Анатолий Курчаткин - Повести и рассказы

— Ладно, — сказал Гольцев. — Некогда мне. Но если уж никого нет…

— Спасибо. Я же знал, что ты не откажешь. — Редактор, снова встал, сунул руки в карманы и, выйдя из-за стола, прошелся по кабинету. — Я тут в редакции на кого могу положиться? На тебя да еще трех-четырех. На Савенкова вот.

Десять лет назад, когда редактор вот так же вышел из-за стола и, улыбаясь, протягивая руку, пошел ему навстречу, у Гольцева ухнуло в пятки сердце и под глазом задергалась, застучала пульсом жилка.

— Надо бы тебе, шеф, — сказал он, — и самому выбраться кой-куда. А то уж сколько лет…

— Э! — редактор остановился и покачал головой. — Что и говорить… Смотрю вот я на вас, ребята, и думаю: счастливцы! Ездите, ездите… Действительно, самому бы куда поехать да очеркишко написать… Нет, не выходит. Ползаешь по всяким там заседаниям — проквасился уже.

Он вздохнул, посмотрел на Гольцева своими мягкими, ласковыми глазами и улыбнулся.

— Ладно, что тебе чужие заботы. Иди.

Гольцев вышел в приемную.

Секретарша Зина опускала на рычаг телефона трубку.

— Ой! — сказала она. — Ты здесь! А я и не видела. Это жена тебе звонила. Просила передать — чтоб ей позвонил, она дома.

Зина уже не первый раз называла Веру женой. Гольцев не обращал внимания, но сейчас он остановился и посмотрел на секретаршу.

— Она мне, кстати, не жена.

Он не ожидал, что скажет это, получилось неожиданно, вдруг, он сам не понял, как это вышло, и ему сделалось неловко.

— Во всяком случае… не жена.

И опять это было не то, что он думал сказать, потому что он хотел хотя бы немного оправдаться, он думал сказать: «Во всяком случае, пока не жена…»

До посадки оставалось двадцать минут.

Гольцев поднялся на второй этаж аэровокзала, нашел аптечный киоск, возле которого они с Верой договорились встретиться, — ее еще не было.

И то, что ее не было, взбесило его. Гольцев понимал, что нет никаких оснований для этого, но ничего не мог поделать с собой и испытывал какое-то странное удовлетворение от своей злости…

Он сел в кресло, забросил ногу на ногу и приготовился ждать. Но тут же почти за спиной возникли тихие шаги, и глаза ему закрыли. Это была Вера.

Гольцев снял ее руки с лица и поднялся, — за спиной у Веры, зажав чемодан между ногами, стоял ее брат Он прикуривал и, улыбаясь, исподлобья глядел на Гольцева. На нем была коричневая вельветовая куртка и такие же брюки, рыжая борода, густая и окладистая, прикрывала ворот выглядывающей из-под куртки рубашки. И светлые, как колодезная вода в полдень, прохладные и ясные, стояли на этом заросшем лице глаза.

— Здравствуйте, Юра, — сказал он, пыхнул сигаретой, шагнул в сторону и бросил спичку в урну. — Читал вчера вашу статью. Дельно написано.

— Спасибо. — Гольцев пожал протянутую руку. — Комплимент?

— Признание.

Они были знакомы еще с университета. Точнее, знакомы они не были, а знали друг друга вприглядку — несколько раз Гольцеву давали почитать гулявшие по факультету рассказы какого-то Рузова, и как-то этого Рузова показали ему. Да и гольцевские рассказики, видно, ходили по рукам и не минули Рузова, потому что, когда они сталкивались в университетских коридорах, Гольцев, оглядываясь, видел, как Рузов, замедлив шаг и идя боком, смотрел ему вслед. Он был старше Гольцева на три курса, и встречались они не часто, потом Рузов закончил университет и исчез, и с тех пор Гольцев только слышал о нем. Раз как-то, когда еще был студентом, сказали, что Рузова стали печатать, и в самом деле, скоро Гольцев наткнулся на его имя в журнале; потом, когда кончил университет, работал в многотиражке и сотрудничал вот в этой самой молодежке, узнал, что Рузов два года вел отдел литературы в ней и лишь несколько месяцев, как ушел. Доходили еще слухи о его чудачествах: будто он вдруг забрал рукопись из издательства, уже подготовленную к набору, — решил переделывать, отказался от договора с телевидением, очень выгодного…

И вот он оказался братом Веры.

Гольцев только-только познакомился с ней и был приглашен на чай — впервые в дом. Вера открыла ему дверь, повела в комнату. В узком пространстве между буфетом и стеной стояла качалка, и в ней сидел, тяжело свесив руки с подлокотников, опустив голову на грудь, бородатый мужчина в расстегнутой по-домашнему на груди рубашке. Он поднял на Гольцева глаза, тотчас встал, и, когда протянул руку, Гольцев узнал в нем Рузова.

И Рузов тоже узнал Гольцева, рот его, затерявшийся в бороде, широко раскрылся в улыбке, и он сказал: