Александр Кириллович, забинтованный поперек и вдоль, лежал на спине, на двух подушках, положив руки, вернее, белые культяпистые ласты поверх простыни (в лазарете было очень тепло, и одеялами ни он, ни Антон Герасименко не пользовались). На тумбочке, стоящей между их койками, лежала гора конфет, печенья, две плоские баночки шпротов и на них две желто-белые пачки дефицитных на плавбазе сигарет «Наша марка». Гости в палате не переводились: только ушел вахтить ревизор, навестивший своего матроса Герасименко, как, отобедав, явились боцман Василь Денисыч, плотник Гриня, а немного погодя пришел начальник радиостанции. И все пятеро наперебой сейчас обсуждали случившееся и прикидывали на будущее — куда и когда будет сниматься «Удача», где будет сейчас район лова, когда становиться в ремонт и надолго ли он затянется теперь, после пожара.
Александр Кириллович, задумавшись, когда наступила небольшая пауза в разговорах, сказал тихо:
— А ведь я думал с Витосом вместе — на СРТМ… Куда ж теперь-то?
Он приподнял сразу оба ласта и снова осторожно, чуть поморщившись от боли, положил их вдоль туловища.
— Ишь, голубь! Гляди на него, крылышками машеть, — улыбнулся боцман. — Лежи теперь, якорь в нос, не рыпайся, а то мы с Гриней вот возьмем шматок дюймовки (в подшкиперской, сам знаешь, еще две бухточки есть) и пришвартуем тебя до этой «шлюпки», — он показал пальцем на койку.
Все заулыбались, хотя боцман ничего смешного не сказал, но просто «крылышки» — было очень похоже, а «бухточка дюймовки», огромная, черная, вымазанная солидолом, живо представилась каждому на фоне стерильной лазаретной белизны, а это было уже смешно.
Разговор вернулся в русло темы возвращения с промысла, реализации земных-береговых планов и пр. Гости сидели долго уже, около трех часов.
— Хорош, хлопцы, загостювались, — оказал Василь Денисыч, и все трое поднялись, громко скрипнув пустой, незастеленной койкой, на которой сидели.
Дверь в палату открылась, вошел Витос. Открылась она одновременно со скрипом койки, и потому Александр Кириллович не слышал и не видел сына, которого загородили могучими плечами его друзья. Витос приходил к нему всегда после утренней вахты и перед вечерней и всегда почти заставал в палате гостей. Как много, оказывается, у отца друзей, подумал он сейчас и потихоньку выглянул из-за широкого костлявого плеча дяди Грини. Отцовский профиль с закрытыми глазами (Александр Кириллович как раз старался подтянуться повыше на подушки) поразил его выражением твердости, с какой отец переносил в этот миг явную боль. И сыну, как откровение, вдруг явилась мысль о том, что отца никак невозможно представить обитателем родного маленького Рени, где смирно себе существуют Любарские со своей люстрой и всякие другие со своими квартирами, обстановками в квартирах, палисадами, со своими маленькими интересами и потребностями. Даже в его, мамкин и бабкин дом, в их быт, который еще недавно был и его бытом, никак не вмещался, не вписывался отец — вот таким, лежащим в бинтах на койке судового лазарета и сжавшим скулы, таким — первым шагающим в огонь и выходящим из него последним…
Витос улыбнулся и кивнул в ответ на радостную (несмотря на боль) улыбку отца, заметившего наконец сына, который продолжал выглядывать из-за плеча плотника.
— Витя, — шепнул ему на ухо дядя Гриня, — батько твой переживает, шо ты на СРТМ идешь. Так шо успокой его…
— Я на пять минут к тебе, — сказал Витос. — Мне перед вахтой надо еще успеть в библиотеку.
Отец улыбался и согласно кивал, в основном выражая согласие глазами, прикрытием век, очень бледных, почти прозрачных. Он действительно устал от трехчасового разговора, от неподвижности и недавней боли. Но все равно он был счастлив видеть сына, говорить с ним, и глаза отца лучились этим счастьем. И стали совсем серьезными и даже строгими лишь тогда, когда он заговорил об уходе «Удачи» и решении сына идти работать на траулер. Он говорил ему об испытании жизнью, огнем, он говорил:
— Не слушай никого, сын, слушай только собственное сердце… Да и голова у тебя на плечах уже не маленькая… Никогда не меняй решений, если успел их выносить в голове и в сердце. Раз решил — иди рыбачь… А через два месяца ждем домой…
Витос смотрел на отца и слушал с комком в горле. Смотрел, слушал, запоминал и еще при этом умудрялся думать свое.
Он был бы врагом отцу, если б… Да и матери — тоже. Потому что если отец не вмещался в ренийский патриархальный быт, то и мир уюта, тихий мир покоя и комфорта, мир матери не смог бы принять отца. Разные они очень…
Читать дальше