Борис Мисюк - Час отплытия

— Вот здорово! — подтвердил Одинцов. — Может, мы и в самом деле с тобой родичи?

Витос засмеялся, уже взбегая по трапу. Потом они одолели в том же темпе (Кирилл Александрович едва поспевал за юношей) еще два трапа, вошли в ярко освещенный овалами плафонов коридор и, постучав в раскрытую дверь, зашли в капитанскую каюту.

— А, рад приветствовать местную рыбью власть! — Герман Евгеньевич по-молодому резво поднялся из-за стола навстречу гостю, протянул могучую руку. Широкая золотая лычка на обшлаге будто подчеркивала мощь его ладони. — Семашко.

— Одинцов, — Кирилл Александрович ответил крепким пожатием и поежился, как обычно бывает, когда с мороза обдает теплом. — Надолго в наши воды?

— Вынужденная посадка, — испытующе, в упор взглянул капитан и на всякий случай добавил: — как говорят в аэрофлоте. Льды выдавили нас из Наталии и Павла… А-а что это мы сразу о деле? — улыбнулся он и кивнул на полушубок гостя и портфель, который Витос все еще не выпускал из рук. — Располагайтесь, устраивайтесь. Каюта для вас приготовлена. Апрелев, — он обратился к Витосу, — проводи товарища инспектора в каюту начальника экспедиции.

И добавил уже вдогонку уходящим:

— Обоснуетесь — прощу ко мне.

Каюта начальника экспедиции находилась на одной палубе с капитанской, за поворотом коридора, и в этом рейсе пустовала. Поселение в нее инспектора — это был жест со стороны капитана почти царский. Вошли. Одинцов стряхнул с себя полушубок и, цепляя на вешалку двери, разглядел наконец совсем юное лицо матроса.

— Сколько годов тебе, Виктор Александрович?

Витос не любил этого вопроса, но величанье отвлекло его мысли, и он сказал просто:

— Восемнадцать.

— И уже на старпомовской вахте стоишь, — Кирилл Александрович спрятал веселое удивление за серьезным тоном. — Молодец.

Большие морские часы на переборке показывали около шести — полвахты, значит, уже пролетело, первой его морской вахты. Витос нажал ручку двери.

— Мне нужно идти. До свиданья.

— Заходи, братишка, потолкуем. Не забывай старика, добро?

— Добро, — повторил Витос давно уже нравившееся ему морское слово.

В рулевой рубке было темно, мерцали подсветкой только компас, машинный телеграф да пожарное табло, пахло перегретой пластмассой и кофе, который старпом всегда заваривал в штурманской. От рулевой ее отделяла дверь, обычно открытая, но завешенная длинной светонепроницаемой портьерой. В штурманской, над столом с бело-голубыми морскими картами, горела лампа на раздвижном кронштейне, высвечивая в месте прокладки четкий яркий круг размером с иллюминатор. Металлический абажур лампы не пропускал больше ни капли света, но карта под ней светилась так ярко, что после рулевой штурманская казалась царством света. Витос хорошо различал все движения лица старпома, стоявшего к лампе спиной. Эдуард Эдуардыч разговаривал по радиотелефону с флотом:

— Тридцатый, что у тебя за рыба? Прием!

— А, рыба известно какая — минтай! — весело отозвалась рация. — Крупный, чистый.

— А ну давай подходи на сдачу — правый борт, пятый номер. Как понял?

— Добро, иду, понял — пятый номер, правый борт.

— Семнадцатый — «Удаче»! — снова позвал старпом и, не слыша ответа, крикнул погромче. — Сээртээм 8–417 —«Удаче»!

— Слушает семнадцатый, — ответил приемник.

— Что поднял?

— А, слезы поднял — тонн десять.

— «Удача» — СРТМ 8–420! — хрипато рявкнул приемник.

— Слушаю! — тоже хриплым басом передразнил рыбака старпом. Но тот и ухом, видно, не повел.

— На сдачу иду. Тонн тридцать, чистый минтай.

— А, молодец двадцатый, — уже своим голосом отвечал старпом. — Левый борт — твой. Сейчас полста седьмой заканчивает, отскочит — подходи. Как понял?

— Понял. Добро.

— Идет рыбка! — повесив микрофон, Эдуард Эдуардович быстро-быстро потер ладонь о ладонь и улыбнулся. — На пай капает. Понимаешь, Апрелев? На пай!

В улыбке его был обычный взрослый материализм, который иные прикрывают вот так — иронией, полуигрой в корыстолюбцев, а другие люди, попроще, наоборот, не скрывают, а выражают улыбкой, земной, откровенной: мол, пай растет, прекрасно на берегу повеселимся. Красивое лицо старпома словно вмиг постарело от улыбки, пошло глубокими морщинами. Мефистофель, мелькнуло в Витосовых мыслях, наверно, любит женщин и вино. Но он тут же зачеркнул это впечатление: нет, просто здесь игра полусвета, много теней. А старпом между тем продолжал:

— Если рыбка так и дальше пойдет, ты скоро богатым женихом будешь. Апрелев… Невесту-то уже подыскал небось, а?