Борис Мисюк: Час отплытия

Чувствуя себя, однако, готовым к подвигу и начисто позабыв про всякие там пояса. Витос ринулся в дверь.

Черный мрак окутал его. Тело, даже сквозь свитер, обдало зноем. Он наугад сделал три героических шага вперед. И вдруг ощутил, как чья-то властная рука рванула его назад. Обернувшись, он увидел тусклое желтое пятно фонаря, а затем светлый проем клинкетной двери. Если б он знал, что это был отец, он вырвался и повернул бы обратно. Но, к счастью, он этого не знал и, очутившись на свету, с облегчением сдернул с себя тесную, душную маску.

Минут, наверное, десять, долгих-долгих минут, из черной клубящейся двери никто не появлялся. Боцман держал в руках по одному сигнальному тросику, вначале медленно стравливая, а теперь так же медленно выбирая. Там, в аду, были трое. Что они делали там, что увидели в сомнительном свете своих фонариков, никто не знал. Только боцман мог сказать, что по крайней маре двое живы и двигаются уже к выходу. А третьим был Александр Апрелев. Он ее успел надеть пояс с сигнальным тросом, потому что бросился спасать свое чадо, безрассудно смелое и глупое.

Наконец из двери показался матрос, уходивший туда последним. Он сорвал с головы черную, закопченную маску и, тяжело дыша, стряхивая пот с бровей, сказал;

— Ничего не видно… Я дальше четвертого дизеля не ходил…

— А где Саша? Ты видал его? Где Антон?! — кричал боцман, хотя в машине было тихо. Он не забывал, крича, размеренно подергивать трос, который вдруг перестал выбираться.

— Саша был впереди, — матрос не смотрел боцману в глаза, — я его не видел, я шел за Антоном…

Смертельно медленно тянулись минуты. Тросик, который боцман подергивал теперь уже беспрестанно, не поддавался.

— Эх, якорь в нос! — боцман Василь Денисыч рубанул рукой воздух, передал тросик матросу и быстро, но как-то обстоятельно стал облачаться в КИП, надел пояс, взял у матроса фонарь и нырнул в дверь, из которой дым выплывал грязными лохмами, наполняя главное машинное отделение. Все уже давились гарью и наперебой кашляли.

Тросик боцмана быстро разматывался: он, видно, шел по тросу Антона Герасименко. Прошло еще не меньше пяти минут, каждая из которых равнялась часу. Наконец матрос начал выбирать заметно подающийся трос боцмана, в то время как первый трос совсем не реагировал на подергивания.

…Огромный комок в горле Витоса продолжал расти. Наверно, от дыма, подумал он и одновременно решил считать до десяти… если на «десять» отец не вернется, он пойдет за ним… Три… четыре… пять… Витос считал, а тросик все скользил и скользил через ладонь матроса и свивался кольцами у его ног… Семь… восемь… девять… Витос продвинулся за спину матроса, чтобы там надеть маску, и в это мгновение увидел самое страшное: в проеме двери появился Василь Денисыч, он нес, похоже, безжизненное тело отца.

Что было дальше в машине, как тушили и потушили пожар. Витос не видел и узнал много позже, потому что просидел в лазарете несколько часов, пока не услышал из уст самого отца, что умирать он не собирается.

У отца были обожжены руки и грудь: он поскользнулся на горящем масле, уже возле шестого дизеля. Лицо от ожогов спасла ему маска противогаза.

Дядя Антон здорово обжег ноги, когда выручал потерявшего сознание отца. Сигнальный трос его на обратном пути заклинился у пятой динамки под плитами, и дядя Антон отстегнул его и бросил. А из-за этого потерял ориентировку и едва не заблудился в кромешном мраке.

Моторист с вахты третьего механика рассказал, что пожар начался от струи горячего масла, попавшей на раскаленный выхлопной коллектор дизеля. Он даже не успел разобрать фильтр, лишь отвернул два болта на крышке, как вдруг один болт со страшной силой вырвало из гнезда, и в отверстие забил фонтан масла. Ему сразу обрызгало горящим маслом голову, и потому-то он бежал как угорелый, не успев ничего сделать. Фонтанчик всего-то был в палец толщиной, но зато под большим давлением бил — пять атмосфер, и масло мгновенно пропитало стекловату — теплоизоляцию выхлопной трубы, и получилась «свечка» дай бог, и еще полно налилось на плиты и тоже горело…

Впоследствии выяснилось, что трехходовой пробочный кран, который должен перекрывать масляную трубу, не перекрывал ее до конца. Это был заводской дефект крана, и о нем никто в машине не знал.

Витос слушал и чувствовал, как проникается ненавистью к машинному миру, который чуть не погубил отца. Он хорошо помнил первое впечатление от грохочущего, рычащего главного дизеля, хищного чавканья клапанов и трезвона машинного телеграфа, так напугавшего его тогда, во время работы на покраске. И если переложить язык чувств на более внятный и понятный, то вот что примерно получилось бы из той катавасии, что царила сейчас в душе парня: одна зеленая травинка с дунайского обрыва с ее тоненьким белым корешком, один-единственный рыжий мураш, ползущий по травинке, чтобы испить серебряную каплю росы, мудрее и прекраснее самой гигантской и головоломно сложной машины.