Исаак Гольдберг - День разгорается

Еврейское население вздохнуло с облегчением.

Но самооборона на всякий случай осталась...

И вот теперь, когда наступили новые события и снова в воздухе повисла угроза погрома, остатки еврейской самообороны начинали по-немногу обрастать новыми силами. И так как дело теперь уже шло не только о простом еврейском погроме, а предстояло нечто по-серьезнее, то задумались об оружии, о хорошем, дорого стоющем оружии.

Деньги были у буржуазии, у купцов. Буржуазии, купцам в достаточной степени грозили предстоящие события: чернь любила взламывать магазины, грабить и растаскивать товары. Представители самообороны стали обходить еврейских богачей.

У Вайнберга в городе было несколько магазинов. Ему было чего бояться в случае погрома и беспорядков. От него ждали большой денежной поддержки.

— Деньги? — удивился он. — За что? Почему?.. Я должен кому-нибудь? Я кому-нибудь обещал?.. Я никому не должен и никому ничего не обещал. Деньги легко не достаются... Ну пятьдесят, сто рублей я еще, пожалуй, дам. Но больше нет, больше не могу!..

— Вы шутите, господин Вайнберг. Сто рублей не деньги. Нам нужны хорошие револьверы. Имеется случай приобрести их... Ведь мы будем защищать ваше же имущество!

— Оставьте! Что могут поделать несколько десятков еврейских молодых людей?.. Я постараюсь найти надежную защиту.

— Ищите! — сердито сказали Вайнбергу представители самообороны и пошли по другим богатым людям.

Другие оказались более сговорчивыми. Самооборона получила небольшую поддержку. Где-то добыли десятка три револьверов. Дружинники разбились на десятки, во главе каждого десятка встал инструктор. Началась учеба. Людей стали приучать к оружию, к осторожному и осмотрительному обращению с ним.

Когда после безуспешного посещения губернатора к Вайнбергу снова обратились за помощью самообороне и рассказали ему, что самооборона растет и что из нее выйдет толк, он переменил прежнее свое решение.

— Да, может быть самооборона ваша действительно вещь. Согласен. Пусть и мой карман пострадает... Но я боюсь, что когда станут громить мои и ваши магазины, то эти паскудники вспомнят о социализме и умоют руки!

— О, нет! — уверили Вайнберга еврейские купцы. — Ведь они будут защищать евреев! Вообще евреев!.. И, кроме, мы даем деньги!..

Железнодорожное депо лежало низкими красными цехами по ту сторону реки. Тупики были забиты паровозами и вагонами. Над цехами не курились густые завитки дыма. Не покрикивали маневровые паровозы. Не гудело, не шипело. Не было рабочего, трудового гула и шума. Мертвыми и заброшенными казались цехи. Тускло поблескивали рельсы, по которым давно не катились, позванивая, тяжелые колеса. Тишина и безлюдье необычно простирались над остуженными паровозами, над раскрытыми товарными вагонами, над грудой рельсов, железа, над кучами каменного угля.

Железнодорожники бастовали.

Они остановили движение на магистрали, оторвали край от центра. Они были хозяевами на линии. И их влияние на всеобщую забастовку было решающим.

Поэтому в железнодорожном собрании происходили главные митинги города и сюда стекались все городские рабочие организации. И здесь был главный штаб всего движения.

Железнодорожники начали волноваться давно. Летом они уже бастовали и выдвигали дерзкие требования. В августе по рукам рабочих стали ходить нелегальные листовки и прокламации... «Уничтожьте царское самовластие! Замените самодержавие царя (монархию) самодержавием народа (республикой)!» — призывали эти листовки и прокламации. И еще сильнее призывали они рабочих железнодорожников к забастовке с тем, чтобы прекратить подвоз войск и воинских припасов на театр военных действий.

Против войны! С самого начала войны с Японией шел этот лозунг в толщу рабочих. И время от времени железнодорожники собирались с силами и бастовали. Летом забастовка вспыхнула с новой силой. Но тогда жандармы зашевелились, выловили самых активных и сознательных рабочих, арестовали часть стачечного комитета и задушили забастовку. Правда, в корне задушить они настроений рабочих не были в силах. Рабочие копили энергию.

На востоке шла война. Газеты приносили известия о поражениях русского оружия. Даже когда прямо не писали о наших поражениях и об успехах японцев, то и тогда все понимали, что брошенные на манчжурские поля русские крестьяне и рабочие, которых переодели в серые шинели, дали винтовки в руки и заставили сражаться с японскими крестьянами и рабочими, — гибнут сотнями и тысячами. И поэтому на станциях во время прохождения воинских поездов на восток около красных теплушек, на которых четко и бесстыдно написано было «40 человек, восемь лошадей», собирались возбужденные рабочие и вели мимолетные, но многозначительные беседы с солдатами.