Александр Розен - Почти вся жизнь

— Молоко в кринке… Слышишь?

Наскоро умывшись и выпив молока, я садился за Лизин стол. Пока Лизины ученики постигали таблицу умножения, я запихивал маленький браунинг в задний карман владельца каучуковой империи мистера Райта. Только выстрел на собрании акционеров объявлял миру, что мистер Райт все потерял. Но вот из окна он видит черный «кадиллак», принадлежащий профсоюзному боссу, и у каучукового Райта созревает новая комбинация. Быть может, еще удастся предотвратить крах, быть может, он…

Ровно в двенадцать я вскакивал, стараясь не опоздать к концу школьных уроков.

Зима была необычайно снежная, а сейчас, к весне, чуть ли не каждый день мело, и все наваливало и наваливало снега. Я больше проваливался, чем стоял, но все-таки дожидался длинного школьного звонка. Звук был неимоверно тихий, но я был так чуток, что школьный колокольчик каждый раз звучал для меня колоколом громкого боя.

Колокольчик еще звенит, а двери уже распахнуты, и, как пробка от шампанского, вылетает шумная мальчишеская орда. Колокольчик замолкает, и тогда выходит Лиза в сопровождении степенных деревенских девчонок, благостная, как игуменья, решившая устоять от соблазнов дьявола.

Дьявол появлялся немедленно, в полупальто с барашковым воротником, споротым с папиной шубы, и в галошах, полных талого снега.

— Здравствуйте, Лиза!

Маленькие монашки прыскали в рукава и исчезали, словно таяли в мартовских сугробах.

От школы до дома было километра три, и эти три километра мы шли по узкой тропке, а на верхушках сугробов плавилось горячее солнце, и медленные стеариновые слезы стекали к нашим ногам.

Она старалась идти как можно быстрее, я — как можно медленнее, оба смотрели по сторонам, а если я поворачивался, чтобы хоть на мгновение взглянуть на ее милое розовое лицо или на белую косточку запястья, мелькавшую под варежкой, она бежала еще быстрее.

Прошла неделя. Повесть моя с каждым днем двигалась все труднее и труднее. Что-то мешало мне продираться сквозь джунгли капиталистического общества. Если в первые дни после моего приезда в «Новый путь» колонизаторы в пробковых шлемах успевали обогащаться за один Лизин учебный час, то спустя неделю они и утро и вечер сидели, обливаясь потом, в своих душных бунгало.

Я теперь вскакивал задолго до конца школьных уроков и к Лизиному выходу был по уши в снегу. Снова мы шли по нашему солнечному тоннелю, и снова оба молчали.

С другими девушками я и разговаривал, и шутил, а когда с соседней заставы приходили в увольнительную красноармейцы (граница была близко) и начинались танцы, я вместе со всеми танцевал и польку-бабочку, и польку-кокетку, и старинный танец кикапу, и сам играл на рояле из «Принцессы Турандот».

Вообще в деревне очень скоро на меня перестали смотреть как на чужого. Дважды я ездил к начальству и пробил подводу с мануфактурой, а вскоре выступил в газете со статьей «Скоро весна, а где семена?».

И потом я играл в карты. Особенного пристрастия к какой-нибудь игре у меня не было. В колхозе «Новый путь» играли в очко. Играл и я. Кстати сказать, азартнейшим игроком был Илья Иванович, которого я уже звал просто по имени. Но, бывало, придет Лиза, застанет нас и только скажет: «Папаня!» — и все, конец игре. Она садится за тетрадки, я еще немного потопчусь, взгляну на ее детскую косу, на узкую ее юнгштурмовку (их-то и завезли благодаря мне, и они пользовались большой популярностью — старухи и те носили), взгляну еще разок, и вот она уже нахмурилась и треплет тетради и ждет, когда мы наконец выкатимся.

И все-таки она сама всему помогла.

— Отец говорит, вы за границей были? — спросила она меня.

Вот только когда я понял, в чем мое верное оружие. Отнюдь не в молчаливых взглядах и даже не в отбитом транспорте юнгштурмовок.

Помню тот вечер, когда я начал: желтенький кружок света над ее головой, тетради в косую линейку и голубое сияние синих льдов за окном. Илья где-то резался в очко.

— Париж не случайно называют столицей мира. — Так начал я свою первую атаку.

— Да? — спросила Лиза, и в ее голосе я услышал заинтересованность.

— Столица мира, — подтвердил я. — Вы, наверное, слыхали, Лиза, об Эйфелевой башне? С нее виден весь гигантский город. Поднимаешься на лифте. Наверху кафе…

И почти сразу я запнулся. Я чувствовал какую-то странную скованность, какую-то непонятную неловкость. Писать, оказывается, куда легче, чем рассказывать.

Все-таки я довольно связно рассказал о знаменитом мюзик-холле «Мулен руж», что в переводе означает «Красная мельница». Действительно, к зданию приделаны два крыла, как у ветряной мельницы, они вертятся и создают иллюзию… Потом я нарисовал картинку Монмартра, кафе «Куполь», где проводит время богема.