Юрий Рытхэу - Полярный круг

Все были поражены и огорчены услышанной новостью.

— Тин-Тин не будет обделена ни пищей, ни теплом, — продолжал Кэу. — Ей повезло, что у Гойгоя два брата… Сообща мы возьмем заботу о ней, и жизнь ее будет такой, что она не пожалеет, что осталась в нашем стойбище.

Тут все услышали, как громко и протяжно закричала мать Тин-Тин. Дочь кинулась к ней и тоже зарыдала, впервые открыто оплакивая Гойгоя.

Пины растерянно моргал: он ничего толком не понял из сказанного братом.

Тин-Тин вошла в знакомое с детства кочевое жилище и снова зарыдала, теперь уже не от горя, а от сожаления о своем детстве, от встречи с тем, что снилось, грезилось в прибрежных ярангах, таких просторных, холодных и неуютных по сравнению с тундровыми легкими жилищами кочевников.

Мать гладила по голове и утешала:

— Не горюй так… Тебе еще повезло: отныне два брата, двое мужчин будут заботиться о тебе. Пройдет время, истончится воспоминание о погибшем, и ты забудешь его, обретя счастье с новым мужчиной… Трудно быть единственной женщиной в яранге… Хорошо быть второй, да еще молодой. Мужчины любят молодых.

Мать говорила убежденно, ибо сама была второй женой в яранге оленевода и мужчина предпочитал ее первой, уже состарившейся.

— Не нужен мне никто! — горячо отвечала Тин-Тин. — Я никогда не забуду Гойгоя! Никогда! Я останусь здесь, буду жить с вами, покуда Гойгой не вернется!

— Не говори глупостей, дочка, — мягко возражала мать. — С моря не возвращаются, а если и случается такое, то уже в образе тэрыкы.

— Пусть он будет тэрыкы! — закричала Тин-Тин. — Пусть, но только будет он — мой Гойгой!

— Не гневи богов, Тин-Тин! — ужаснулась мать. — Не иди против их воли!.. Поплачь. Вместе со слезами выходит горечь утраты.

А в это время за стенами яранги нарастало веселье большого праздника. Пылали костры, над которыми висели котлы, палились копыта и губы оленей, юноши торили беговую тропу, а иные уже разоблачились, чтобы помериться силой.

Певцы калили на огне бубны, придавая им особую звонкость.

К полудню в тундру побежали состязающиеся в быстроте юноши. В прошлый раз первым оказался Гойгой, чем очень удивил и огорчил тундровых, издавна считавшихся непревзойденными в беге по кочкам. Другие боролись у костров, но самое главное празднество ожидалось на закате — песни и танцы.

К тому времени Тин-Тин успокоилась, внешне даже как будто повеселела и вышла посмотреть на борцов.

Пины, обнаженный по пояс, улыбнулся ей. Он уже уложил двоих и ожидал третьего, похлопывая себя по разгоряченным мускулам. Он легко поборол еще одного пастуха, накинул на себя легкую пыжиковую кухлянку и подошел к Тин-Тин.

— Когда замолкнут бубны, поплывем к своему берегу, — сказал он.

От этих слов на Тин-Тин повеяло холодом.

Она медленно отошла от костров и побрела в тундру.

Молодой олень шел следом и нюхал ее следы, с удивлением посматривая на женщину. Почему она уходит оттуда, куда стремятся все люди? Вон даже те, бегущие по тундре, мчатся к взметнувшимся ввысь кострам, навстречу грому бубнов и голосам певцов.

Тин-Тин прислушалась и узнала голос Кэу. Он пел громко и хрипловато:

Тин-Тин ускорила шаги, перевалила через холмик и спряталась в густой траве на берегу озера. Сначала она слушала песни, а потом, убаюканная вечерней прохладой, заснула.

Пробуждение ее было горьким: она увидела перед собой искаженное радостным злорадством лицо Пины.

— Вот она где! — воскликнул он. — Видимо, хотела остаться здесь!

— Совсем маленькая, глупенькая, — растерянно и виновато бормотал отец.

Пины крепко взял за руку Тин-Тин и потащил за собой, как добычу.

На берегу уже толпились отъезжающие, и нагруженная оленьим мясо и шкурами байдара покачивалась на воде.

— Я ее нашел! — громко и победно сказал Пины старшему брату.

Кэу подошел к Тин-Тин и сказал:

— Пока не придет к нашим берегам новый зимний лед, ты еще считаешься женой Гойгоя…

Пины удивленно посмотрел на старшего брата.