Яков Ильичёв - Сиваш

Стемнело, Строгановка испещрилась огнями. Сверху, с гребня балки, видны огни костров и в Ивановке, и во Владимировке — по всей степи, тысячи их. А ведь у каждого огня сидел не один человек, сидело отделение. Матвей и вечером ходил по селу — ошалел от такой крутой перемены. «Смерть Врангелю!» — вспомнил он бойца, учившегося грамоте. Да, конец теперь Врангелю!

По верхним улицам, пробираясь к своей хате — заплутаешься среди костров, — он набрел на Соловея Гринчара. Тот с палочкой, понурый, будто отдыхая, стоял вблизи красноармейского костра, наставил ухо, прислушиваясь. Матвей обрадовался, даже потрепал сельчанина по плечу.

— О, будь здоров, Соловею, добрый ты мой! — Весело кивнул на огни: — Ну, что ты скажешь, ничего себе картина, а?

— Объедят нас в три дня, голые по миру пойдем, — тихо, печально ответил Соловей.

Матвей взмахнул рукой.

— Нет же, я не об этом. Разве тебя объешь когда-нибудь. Я говорю — спокойствие какое вокруг, и на душе хорошо!

— Так ли? — Соловей дробно засмеялся. — Ведь Крым никому не взять, вал еще не смыло дождями.

Матвей весело оскалился.

— Ничего, по воздуху, как чайки, перелетят! — Уперся глазами в Соловея. — А может, через Сиваш бродом, а, Соловей?

— Ха! Вон чего захотел… Таких оголтелых тут еще не было.

— А если мокрые места утрамбовать соломой, умостить? — Матвей уж и про Соловея забыл: «Сиваш перейти вброд!»

— Вернется Врангель, он тебе утрамбует, он тебе умостит.

— Э, брат, чего не будет, тому уж не бывать! — отмахнулся Матвей. Он засмеялся, широкой ладонью хлопнув Соловея по макушке, и пошел домой.

На дворе темнели военные повозки. Распряженные лошади из сеток тянули губами сено. Красноармейцы устраивались в сарае на ночлег. Войдя в хату, Матвей почуял гостя. Феся, порывисто-веселая, но бесшумная, с победным видом носилась от печи к столу, собирая ужин. Зашептала:

— Тихо, тато, не гремите, он спит!

Горка осторожно похлопывал сложенным командирским ремнем. И Лиза сидела с каким-то шитьем, довольная — рада за сестру.

Антон, одетый, спал, но едва вошел Матвей, вскочил и с еще закрытыми глазами сел на кровати. Матвей подошел поздороваться, сонного обнял и поцеловал в щеку.

— Видел я, как ты бойца на марше грамоте учил. Ловко!

Антон что-то промычал в ответ. Матвей потряс его за плечо.

— Так вот, товарищ политрук, думаю, надо всему войску идти через Сиваш.

— Тато, вы точно главнокомандующий! — засмеялась Феся.

— До этого пока не дошел, а Сиваш знаю уже сорок лет, — ответил Матвей. — И солдатом я был, дочка. Командующий знает, но и солдат понимает. Надо идти через Сиваш, потому что через вал ходу нет.

Услышав про вал, Антон встрепенулся и сердито, хрипло заговорил:

— Опять про это! В каждом селе только и слышишь. Помолчите про этот вал. Не сейте паники.

— Ничего не сею, забыл, как сеял, — смеясь ответил Матвей. — Не знал, что ты такой пугливый, или все еще не проснулся? А без шуток думаю вот как: хоть завтра пойду в штаб и скажу, что не один раз ехал я через Сиваш, бывает голое дно. Сейчас оно все больше оголяется. Если еще несколько дней ветер продержится, то и дорога будет. Может быть, даже посмеются надо мной за такую военную мысль, но все же пойду — а вдруг! Расскажу, какие я видел укрепления на крымской стороне, обрисую местность, а потом предложу: «Решайтесь — можно через Сиваш!»

Эти слова Антон слушал, уже окончательно проснувшись. Стал расспрашивать. Сели за стол, Матвей подробно отвечал, потом спросил:

— Идти мне в штаб, или смеяться будут? Как скажешь, Антон, так и сделаю.

— Обязательно идите, — сказал Антон. Горка глядел ему в рот. — Весь день буду занят, выберу время, то проведу вас. А нет — ступайте сами, скажите, что по важному делу, часовой пропустит.

Большой каменный, по-южному белый город узнал о победе в степях. На бесчисленных железнодорожных путях трубно загудели паровозы; первые дымы из фабричных труб весело и прямо взошли в синее небо; в Совете, в женотделах, в союзах молодежи, в каждом доме, хотя и голодновато, — радость: в степях разбили Врангеля, теперь столкнуть его в море. — и войне конец.

Через голые, незанавешенные окна в комнаты штаба фронта лилось морозное, красноватое солнце. Летучая счастливая улыбка скользила под усами Фрунзе. Он, в короткой солдатской гимнастерке, стоял возле стола в своем кабинете, вдруг наклонялся, быстро записывал карандашом в блокнот. Чуть прихрамывая, делал несколько шагов и снова к столу. Громадное дело сделано фронтом, Ленину сообщено. Ильич, вероятно, рад… Не привыкший к одиночеству Фрунзе иногда поглядывал на дверь. Позвонил в губком.