Альберт Усольцев - Светлые поляны

Стороной проплыло остожье «ветеринарного кладбища». И черной точкой вспомнился тот случай, в сорок шестом…

Забили тогда колхозного кабана, рожу у него признали. Поручили заразную тушу отвезти Ивану Мазеину вот сюда, за черное остожье. А Иван передал несложное дело сыну Вовке, Кито. Тот кабана отвез, но не закопал в землю, как было наказано, а развел кострище и зажарил. Боевой он был, Вовка-то Мазеин.

Ребята как раз пришли за мерзлым шиповником, который можно было сосать, как конфетки. Будто король, сидел Кито у жареного кабана. «Садись со мной, робя, два раза не умирать, одного не миновать!» — пригласил он. Витька и Шурик, выждав некоторое время — умрет или не умрет человек, — подсели к жаркому, начали уплетать так, что за ушами затрещало. Доня сразу понеслась в деревню сообщать народу, что Кито, Витька и Шурик рожистого кабана на скотском кладбище едят! Народ не поверил, потому никто и не пришел. И ничего, ни один из ребят не скончался.

Жестокая это была земля, и не гагачьим пухом расстилалась она перед Витькой. Но и сейчас с каждым годом росло в его душе необъяснимое чувство сродства с этой землей, на которой прошло-прокатилось босоногое детство, полное горечи и радости, скорби и счастья.

А вот астапьевская пустошь… Здесь всегда ставили длинный зарод осочного сена. Ставили на всякий случай. Если зима выдастся длинной, а колхозный сенник совсем опустеет, то приедут и за этим кормом, худым, наполовину состоящим из осоки, на четверть из несъедобного очеретника, еще на четверть из кровохлебки. Это сено и лошади с трудом будут есть, не говоря там уж о коровах или овцах. С астапьевского зарода ребятам не возбранялось брать несколько охапок на костры под масленицу. Зажигали костры прямо на улице вечером. Выходили к ним и большаки. Подвыпившие куражились, прыгали через пламя, трезвые молчали. А Витьке нравилось смотреть на освещенную деревню. Сейчас лампочка только одна на конном дворе светит, а тогда электричества вообще не было, и с наступлением ночи деревня заживо тонула в какой-то дегтярной полынье. Сено с астапьевского зарода в огонь годилось куда больше, чем на корм скоту.

О милешкиной дубраве, в которой сейчас было стадо, ходили легенды. На озерцо, сплошь затянутое роголистником, сел отставший от каравана белый лебедь, больной, выбившийся из сил. Сел безо всякой надежды выздороветь на этой незнакомой земле, которую раньше видел только с большой высоты и считал неприветливой, неласковой. А вот возьми ты — приняла его земля, раны залечила, сил придала, вновь поднялся он в поднебесье, посмотрел на землю и увидел, что дубрава похожа на его родной журавлиный ключ. С тех пор он каждую весну и каждую осень, пролетая над милешкиной дубравой, делал круг. Витька никогда не видел белых лебедей, а услышав в детстве легенду, нередко приходил в дубраву, но счастья высмотреть белого лебедя так и не выпало.

И все-таки Витька не терял надежды и даже сегодня всматривался в небо — а вдруг… Ведь по той легенде человек, увидевший белого лебедя, становился бессмертным.

Тут с ребятами спор зашел — интересно или неинтересно «всегда-всегда» жить. Вовка Мазеин сказал, что ни к чему это. Шурик заявил, что интересно. Он хотел бы посмотреть на ребят той далекой вечности, как они будут запрягать и выпрягать лошадей, возить копны, закладывать силос, распахивать картошку. «Фи, — сказала Доня, — это все будут делать машины». — «Ну а машинами-то кто будет рулить?!» — спросил Шурик. «Никто, кнопки», — сказала Доня. «Тогда неинтересно, — изменил свое желание Шурик. — Чего смотреть на кнопки?»

А вот рассохинская межа…

Жили два брата Рассохины, все делили межу. В колхоз они долго не вступали. А на меже целые кровавые схватки выдерживали. И межа-то солонцовая, вымочка, ничего тут не родится, а жадность глаза застелила, ну и дрались. Когда пришел на колхозное поле первый трактор, тракторист по ошибке запахал рассохинскую межу. Братья сразу между собой помирились, на колхоз злобой пошли — почему межу запахали, насильно нас в артель втягиваете! «Никто вас не втягивает, — сказал им тогда Макар Блин, — межу вам выделим на самой лучшей земле, на коноплянике, деритесь на здоровье!» И выделили братьям межу. Вот было смеху. Сами потом принесли заявления о вступлении в колхоз.

Сегодня Витька впервые увидел, что вся его земля имеет свои собственные имена. Нет тут безымянного колка, лощинки и даже отдельно стоящего в поле куста. Давно ушли из жизни те люди, в честь которых были названы уголки, но земля хранила память, память вечную.