Альберт Усольцев - Светлые поляны

Не так страшен черт, как его малюют. Прекрасно поладил Витька с ерепенистым командирским характером Королевы. Нашел к нему ход, когда заговорил о погодных приметах. Еще раньше слышал он, что Макар Блин не только по одному своему барометру угадывает погоду, а и советуется с Королевой.

Витька спросил что-то о ветре, студеном, ежистом, а Королева сразу и характеристику выдала:

— Снегом пахнет. С Трифона да Пелагеи пойдет все холоднее, Трифон шубу чинит, а Пелагея рукавички шьет барановые.

Витьке понравились ее слова — смотри, как складно. А в деревне все ее считают молчуньей.

Коровы как раз, по часам Королевы, легли на отдых. Витька развел небольшой костерок, из старых пеньков соорудил Королеве сиденье, совсем как трон. Она удивленно взглянула на него — надо же, какой заботливый, но ничего не сказала. А Витька понял, что его односельчане при всей их доброй душе по отношению к этой старушке были жестоки — не искали общения с ней. Живет на отшибе, ну и пускай живет. Молчит за столом, ну и пускай молчит. В ярости сражается с непогодью да с крапивой в своем заулке, ну и пускай сражается. Хозяин — барин, говорили в деревне, хочет — живет, хочет свечку сам себе ставит. Это она без приглашения приходила в гости, а к ней, кроме Макара Блина по «погодному вопросу», никто и не заглядывал.

Черемховцы были сильными людьми — это Витька уважал. Но из-за своей силы они со смешком относились к чудаковатой Королеве.

— Слушай, парничок, да запоминай, может, когда и пригодится — жизнь твоя долга, и как тень перед закатным солнцем. А может, и не пригодится, ноне по-другому счет погодушке ведут. Будешь слушать?

— Буду, — сказал Витька, поудобнее устраиваясь на прогретой костром земле.

— Вот… К Евлампию рога месяца кажут в ту сторону, откуда быть ветрам студеным. Ежли на Евлампия рога на полночь, на север, стал быть, — жди близкой зимы, — снег ляжет посуху. А ежли рога пойдут на полдень, на юг, стал быть, — осень снегом не умоется, в белый кафтан не нарядится — грязь да слякоть по утрам будут плакать…

Витька так и обомлел — вот тебе и молчунья! Его бабушка знала множину былей-небылиц, сказок-присказок, а так о погоде никогда не могла сказать.

А Королева, будто почувствовав терпеливого слушателя и Витькин интерес, продолжала:

— Нояберь, сентяберев внук, октяберев сын, зиме родной батюшка, постучит мерзлым комом земли по ободу, чтобы колесо с осью до весны рассталися, да и пойдет стужею всех оделивать. Нояберевские ночи да снега темным-темны, а после снега коровьим молозивом забеляются.

Витька поразился — надо же как точно, будто барометр устный.

— Выезжаешь на Казанскую на колесах, а полозья в телегу клади. Едешь на день, сухарей бери на неделю, потому как тепло морозу не указ. Коли на Казанскую небо заплачет, то следом за дождем и зима придет, а потом на перышке легком и Настасеи-овчарницы, вот.

Ране по дворам кормили пастуха за овец, потому и овчарницы. А на Зиновия — синичкин праздник. Невелика птичка синичка, но и та свой день помнит. Внатруску снег идет, а местами снова чернотроп. К Кузьминкам детвора слезай с печи да коньки-снегурки веселей камнем точи. А у невест, что на выданье, тоже весело. Пир, беседы по домам. И кажная приносит с собой по кочету, какого молодца одарит петушком, тот, стал быть, и ее сердцу люб. Еще денек, и поране зажигай огонек: серое сукно тянется в окно…

— Какое серое сукно? — не поняв, спросил Витька.

— Не знашь серое сукно?

— Не знаю. Есть ситец, коленкор…

— Серое сукно — туман, стал быть, тянется в окно. С Ераста жди ледяного наста. Ераст на все горазд: и на холод, и на голод, и на бездорожь. На Матвея земля потеет. Введенье наложило на воз толстое леденье. А вот и протопал Прокоп, разрыл сугроб, по снегу ступает, дорогу копает…

— Это вы сами сочинили? — поинтересовался Витька.

— Куда там, — сказала Королева. — Природа задумала, погода придумала, а земля в память записала.

— На чем записала?

— А на всем. Разе не видишь: вот на небушке и на хлебушке. Вишь, в колке сколь листов лежит, нога топнет по колено: что ни листик, то запевка, что ни кустик, то куплет.

— А мы его веточным кормом называли, — сказал Витька.

— На землю, парничок, надо не только смотреть, но и слушать ее. Вот ты по весне ходил за березовым соком?

— Ходил.

— Видел, как он текет?

— Видел.

— А слышал, как в это время у березы сердечко тукает?

— Слышал.

— Молодец, парничок. Жить на земле, да не слышать ее — стыдоба. Большая стыдоба, парничок.