Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Ага, значит, яблоки растут на яблоне! Вот открытие!

— И в самой Бессарабии всё большевики сидят. Недаром второй десяток лет в Бессарабии осадное положение. Никакие трибуналы этих мужиков не берут. Быдло тупое, голь непокрытая, а туда же… Все это я к чему говорю: если так будет продолжаться, никто не гарантирует, что через несколько лет и совсем без земли останешься.

— Ну уж!..

— Да, да! Надо трезво смотреть на вещи. А теперь этот твой кумир, царанистская партия. Вы, царанисты, отстаиваете перед либералами свои кровные землевладельческие интересы? Либералам, видите ли, внешний рынок нужен, а царанисты против? У вас вражда, принципиальные разногласия? Друг мой, только бессарабцам простительно не знать, что эта демагогия существует лишь на случай, если одна из этих двух партий на выборах потерпит поражение. Тогда на смену ей готова другая, такая же. Да, да, интересы у вас одни! А вот о том, что существует такая штука — революция, которая может смести и все партии и таких, как мы с тобой, некоторые идиоты забывают! Мы, кузисты, куда более сознательны.

— Без дальнейших рассуждений: что ты хочешь? Чтобы я тоже стал кузистом, изменил своей партии? Да и не так просто перейти из одной партии в другую.

— Деньги все сделают. Это тактический шаг, необходимый в наше время.

— А потом ты предложишь мне перейти в Железную гвардию? Вы ведь, кажется, в родстве? К тому же Железную гвардию поддерживает сама Германия?

— А ты посмотри, как Германия растет. Разве у Румынии достаточно жизненного пространства?

— Подожди, — понизил голос Тудореску. — Может, кто-нибудь слышит.

— Бессарабцы-то? Что они поймут? Такой глупый народ.

— А я тебе говорю: потише. Ты приехал и уехал, а мне с ними жить.

— Скажите, жить тебе! С бессарабцами! — Очевидно, Михай изрядно выпил. — Ты, может, на бессарабке жениться хочешь? Уж не на своей ли горничной? Хорошенькая. Поздравляю. Только не очень ли зелена? — Михай коротко хохотнул.

— Замолчи.

— Не замолчу! — Куку повысил голос. — Тебе, как представителю старого королевства [15] Старое королевство — так называли Румынию в ее старых границах — до 1918 года. , дали эту землю, чтобы укреплять край!. Чтобы использовать его как следует. Это племя пастухов, из которых ни один знать ничего не хочет, кроме своих овец да своего клочка земли, нужно поставить на службу Румынии, а не дамские сантименты с ними разводить.

— Тише!

Тудореску подошел к двери. Через залу он увидел Мариору.

— Уходи отсюда! — крикнул боярин. — После кончишь.

Мариора положила щетку и отправилась на кухню. За что они так не любят бессарабцев? Бессарабцы — большевики? Большевики — это значит коммунисты? Но ведь коммунисты только в России?..

Панагица растапливала плиту. Она встретила Мариору ворчливо:

— Смотри-ка, сегодня рано кончила. Всегда копаешься…

Мариора устало села на лавку, сказала, вытирая концом фартука пот с лица:

— Да нет. Бояре там чего-то спорят, прогнали, чтоб не слушала.

Это Панагицу не интересовало.

— Ну вот, — недовольно заметила она. — Другая за это время давно бы все сделала…

— Так я же только начала, а боярин…

— Молчи! — Панагица оглянулась. Вдруг бросила щепки, которые начала было колоть, подбоченилась и закричала: — Расселась! Мое вам почтение! Так что же ты не спросишь, что еще делать? Дров принести надо, капусты нет, белья неглаженого куча, а она сидит…

Мариора не стала дожидаться, когда Панагица распалится окончательно, схватила с полки миску и побежала на погреб.

Кончался июнь. Дни стояли жаркие, сухие. В садах дозревали вишни, наливались абрикосы. А вечерами было особенно хорошо: спадала жара, еле заметный ветерок ласкал все живое.

В такие часы особенно тяжко было торчать в кухне: от раскаленной плиты, от неизменной мамалыги в котлах тянуло жаром. Казалось, духота исходила и от лоснящегося, надоевшего лица Панагицы, душно было в просторных, но чужих комнатах боярина.

Все это время Челпан жил у Панагицы. Мариора перешла ночевать на конюшню к отцу.

Кухарка ходила именинницей. Ее блеклые глаза даже на Мариору смотрели мягче. Девушке случилось несколько раз забежать во флигель, чтобы взять из своего сундучка что-либо из вещей. Тогда она видела Челпана и почти всегда в одной и той же позе: он лежал на кровати Панагицы, прикусив трубку белыми, как сахар, зубами, и курил. Расстегнутая рубаха открывала курчаво-черную поросль волос. Он сосредоточенно глядел куда-то в угол сощуренными глазами и морщил лоб. Однажды он спросил: