Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Вскоре Ефим услышал, что Котовский загадочным для охраны образом исчез из самой страшной, так называемой «Железной», башни кишиневской тюрьмы, что снова стал гулять по Бессарабии его «летучий» отряд.

Теплым летним вечером Ефим распрощался с плачущей женой, поцеловал дочку и отправился искать отважного народного вожака… Но прежде чем он напал на следы отряда, стало известно: Григорий Котовский арестован снова, жандармы уже боятся держать его в кишиневской тюрьме, увезли в Николаевский централ… Присудили ему каторжные работы и увезли еще дальше: в Сибирь. Но разве можно было удержать Котовского вдали от родины? Через два года он бежал и снова появился в Бессарабии. Ефим узнал об этом по объявлениям, которые всюду расклеивали жандармы. Обещана была большая награда тому, кто выдаст. Котовского. Но, видно, друзей у Григоря было больше, чем врагов: жандармские посулы, угрозы, даже облавы оставались тщетными. Ждал Ефим: может, Григорь снова соберет отряд? Но верный человек сказал Ефиму: Котовский теперь будет работать иначе, — так ему велела большевистская партия. Все знали, что Котовский в Бессарабии, и никто не знал, где он. Зимой семнадцатого года Котовский уехал в армию, работать среди солдат, — готовилась революция.

Последний раз Ефим видел Котовского, когда власть в стране уже принадлежала Советам и Котовский вернулся в Бессарабию представителем всех солдат-большевиков.

— Славные деньки были тогда, после революции, — вздыхая, вспоминал Ефим. — Землю у помещиков мы подчистую всю отобрали, разделили между собой. Работай только, хозяйствуй… Григорь — он счастливым человеком тогда выглядел, — словно отец, радовался за крестьян. Да румынские богатеи, видите, воспользовались, что Советская Россия в первые месяцы еще не успела на крепкие ноги встать, и ввели сюда, до самого Днестра, свои войска. Молдаване, что живут по ту сторону Днестра, остались советскими, а нам недолго пришлось радоваться…

За Котовским стала охотиться сигуранца [16] Сигуранца — тайная полиция в Румынии. . Ему пришлось, выводя с оккупированной земли части Красной Армии, перейти на левый, советский берег Днестра. С тех пор доходили вести, что Котовский жив, здоров и воюет на той стороне Днестра за красных, добивает помещиков и царских генералов. А люди, оглядываясь, передавали друг другу: «Обещал Григорь опять на этот берег прийти освободить нас»…

В 1924 году поехал Ефим на юг Бессарабии, в село Татарбунары, проведать дружка-котовца Порфирия Форзмуша. И тут застало его крестьянское восстание. Несколько дней Ефим в рядах повстанцев отбивал атаки королевских войск, развозил по селам воззвания… Потом его послали в Бельцкий уезд с письмом к верному товарищу. В обратной дороге Ефима встретило горькое известие: восстание разгромлено… Если бы случай не увел Ефима в эти дни из Татарбунар, стоять бы и ему перед судом по «делу пятисот». Форзмуша этот суд приговорил к расстрелу.

Не скоро потом вернулся Ефим в родное село. А когда вернулся, был уже бездетным вдовцом: жена с дочкой за долги отдали Кучуку землю, а сами пошли в город на заработки и умерли там от тифа.

Было что рассказать Ефиму о себе. Но чаще он говорил о своих товарищах. Вспоминал Котовского, который был «высок, как тополь, красив, как май месяц»; сравнивал прежних бояр с Тудореску и говорил о нем с презрительной небрежностью: «Тоже мне… Как бы ни была паршива коза, а все хвост держит кверху. С такими ли наш Григорий Иванович расправлялся? Боярин Крушеван — у него сотни рабочих были, тысяча гектаров земли, — и то лишь скажут при нем про Григория, дрожит, как лисица в западне… Залетит Котовский со своей дружиной в имение: долговые росписи — в огонь, деньги, которые у боярина найдут, тут же крестьянам да рабочим раздаст, а если рабочие уж очень на боярина жалуются, прикажет дружинникам запалить имение, — только его и видели! Народные мстители, как Григорь своих называл…»

— Был бы с нами Котовский… — замечал кто-либо из слушателей.

Помолчав, Ефим говорил, задумчиво покачивая головой:

— Ничего… Семена в хорошую землю посеяны. Они прорастут, время только нужно.

Теперь старик за еду и угол в конюшне выполнял небольшие работы в имении — на огороде и на скотном дворе, а летом сторожил бахчи и виноградники.

Сильное тело его было давно сломлено старческой немощью и болезнями. Сказались и ранения и усталость прежних лет. И только в его глазах, ярких и ласковых, жил упрямый молодой огонек.