Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Длинными зимними ночами Ефим рассказывал о гайдуках. Тогда голос его становился ровнее и глуше.

Люди, чтобы зря не расходовать масло, гасили опаец [17] Опаец — масляный светильник. и не замечали, как проходила ночь. Они переносились в мир преданий, в мир костров и лесных пещер. Вместе с бесстрашными гайдуками нападали на турецких и греческих купцов, вывозивших из Бессарабии хлеб и угонявших скот, на местных бояр и ростовщиков. Звенело оружие, лилась кровь, падали враги, гибли сильные, неутомимые гайдуки, защищая своего атамана, но их сейчас же сменяли другие. И гулял по лесам и гремел в степях знаменитый атаман Кодрян, гроза притеснителей, у которого плечи были — руками не обхватишь, а глаза — большие и темные, словно каштаны, и горячие, как солнце.

Мариора тоже жила вместе с героями, и на это время сказочного красавца Фэт Фрумоса заслоняли образы предков, боровшихся за правду, защищавших слабого и бедного от несправедливости сильного и богатого. Они, гайдуки, жили на самом деле… Но отчего их нет сейчас? Отчего хозяйничают всякие Кучуки и Тудореску, на которых не найдешь управы?..

Правда, говорят, что есть коммунисты. Но где они? Мариора их ни разу не видела…

Дивные сказы о гайдуках кончались, как только поздний зимний рассвет синел за окном.

Иногда из села приходил кузнец Лаур. Неутомимый, он отмахивал семь километров и даже не уставал. Иногда приносил с собой сахар; тогда заваривали кипятком розовые лепестки и пили желтый пахучий чай. Бежали на кухню к Панагице за мамалыгой, — хлеба она не давала. Бывало, что родственники из села присылали малай [18] Малай — кукурузный хлеб. , кувшин вина, по праздникам — кусок мяса. Засиживались до петухов. Разговаривали вполголоса, так что Мариора с трудом разбирала слова. Но и то, что долетало до нее, большей частью оставалось ей непонятным.

Однажды в дождливую летнюю ночь она проснулась — разбудил громкий голос Филата.

— Я бы всех этих кузистов перевешал, — хрипло говорил он. — Что ни день, все больше нами распоряжаются! А что мне, с какого боку греет? Работаю я меньше, ем больше? Или, может, сына в город учиться отправлю? Один черт…

В глубине конюшни ударила копытом лошадь.

— Тише, — посоветовал отец. — А по-моему, в какую сторону ни прыгни — все равно. Что те, что другие. Ну, посуди сам: землю мою кто мне вернет? Сам, своими руками продал, не люди — жизнь заставила. Сам договор с Тудореску заключил. Или меня заставлял кто? Что мне теперь — кузисты, царанисты или сам дьявол в хомуте — не все равно?

Мариора свесила с нар голову. Она не поняла смысла сказанного, но по тону догадалась — спорят, и спросила:

— А почему кузисты плохие, татэ?

— Ну вот, я говорил, — раздраженно проговорил Филат.

— Спи, девочка, ночи сейчас короткие, ты мало спишь, — ласково откликнулся отец. — Это мы так…

Внизу горячо зашептали. Потом отец снова сказал:

— Мариора!

— Да? — не сразу, сонно ответила девушка.

— Ты, смотри, молчи, что мы тут говорили, и вообще — не было нас никого. Слышишь?

— Хорошо, — согласилась она.

Внизу шепотом совещались. Потом Матвей сказал:

— А, все равно слышала! Да и что она понимает? Верно, уснула уже.

Но Мариора не спала. Думы назойливым, путаным клубком метались в ее сознании.

Год назад она, тринадцатилетняя девочка, была единственной хозяйкой в своем доме. Надо было присмотреть за козой, подоить ее, на ручной мельнице намолоть кукурузы, вырастить и напрясть конопли на платье себе, на рубашки отцу. Тогда все время уходило на хозяйство. На посиделках Мариора почти не бывала: еще мала была. Иногда заходили Марфа Стратело или Александра Греку. При случае показывали, как натягивать основу в ткацком станке, чтобы не запутывалась и не рвалась. Бывало, они приносили ей кусок масла или брынзы. Постоянными гостями Мариоры были подруги: Санда, Вера и Домника. Вместе пряли, ходили на поле, пели песни. И жизнь казалась хотя и тяжелой, но простой и понятной.

Но вот продана родная, паханная отцом и дедом полоска земли. Деньги и последних двух овец отец отдал Кучуку: был должен ему. Этого оказалось тоже мало, чтобы расплатиться. Постаревший и бледный Тома пришел в примарию. Здесь Кучук написал за него долговую роспись. Тома поставил крест, и нотарь скрепил роспись жирными печатями. На другой день Тома увел Мариору в имение. В селе осталась заколоченная пустая каса и семь яблонь вокруг нее.

Живя в имении, Мариора не виделась с подругами: боярин запрещал посторонним ходить в имение, да и времени у них не было. Но работа в усадьбе, новые люди раскрывали Мариоре какую-то новую, сложную жизнь. Девушка смутно чувствовала, что не только в прошлом люди искали волю и счастье — ищут и сегодня. И все-таки многое еще оставалось непонятным.