Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Часто бывал в доме приятель Тудореску, господин Михай Куку. Был он лет на десять моложе хозяина, худой и юркий. В его смазливом лице было что-то мышиное. Черные блестящие волосы Михай тщательно причесывал, почти прилизывал. Мариоре он не понравился с первого раза, острый взгляд его быстрых, бесстыдных глаз был неприятен.

В кабинете хозяин и Михай часто спорили, почти до крика. Мариора иногда слышала их разговоры, но сначала понимала только то, что Куку терпеть не может евреев, а господин Петру особенно горячится, когда разговор идет о коммунистах.

Коммунисты! Мариора уже слышала это слово. К нему люди относились по-разному. Она помнила, как однажды, еще в селе, нотарь остановил отца ее подруги Веры, безземельного Семена Ярели, и долго ругал его, крича:

— Ты что, сволочь, в большевики записался, в коммунисты? Смотри, в Дофтане [10] Дофтана — румынская тюрьма, где сидели политические заключенные. насидишься!

Тогда Мариора подумала, что, наверно, коммунисты — страшные люди, вроде разбойников, и удивилась, почему коммунистом хочет быть Семен, этот тихий и забитый человек.

Слышала Мариора это слово еще раз от пожилых селян, и было странно, что его произносят с оглядкой, но без ненависти. В имении рабочие о коммунистах вспоминали чаще и как о чем-то далеком, дорогом. Мариора спросила у отца, кто они такие.

Тома с Ефимом чистили конюшню. Тома даже отставил скребок и переспросил Мариору испуганным шепотом:

— Что? Что?..

А когда девочка повторила — зашептал торопливо:

— Замолчи! Ты что, хочешь, чтобы нас услышали? В тюрьму захотела? Не смей повторять это слово!

Тому услышал Ефим. Он остановился, усмехнулся и, поглаживая седую щетинистую бороду тыльной стороной руки — ладонь была грязная, заметил ему:

— Чего ты разошелся? Пусть знает.

— Не ее ума дело, — проворчал Тома и, снова взявшись за скребок, отвернулся к стенке.

— Отчего же не ее ума? Она уже большая, да и лямку с нами одинаковую тянет.

— Оттого, что не женское это дело. А сердце бередить пустыми словами и вовсе никому не нужно. С таких лет и подавно, — сумрачно отозвался Тома и быстро вышел из конюшни.

А Ефим стал рассказывать Мариоре о коммунистах. Из того, что он говорил, девочка многого не понимала, а переспросить стеснялась. Но поняла, что коммунисты стоят за бедных, как в сказках Фэт Фрумос, и ей стало ясно, за что их не любит Тудореску.

Но потом, вслушиваясь сначала невольно, а затем с интересом в разговоры Тудореску с Михаем, Мариора начала понимать, что спорят бояре из-за другого. Тудореску был членом царанистской партии [11] Царанистская партия — буржуазная партия, демагогически называвшая себя царанистской, то есть крестьянской. , а Михай недавно стал кузистом [12] Кузист — член румынской фашистской партии. . Ефим объяснил Мариоре, что царанистская партия только называет себя крестьянской, — она поддерживает помещиков и кулаков. Есть еще партия либералов, которая не только за помещиков, она поддерживает фабрикантов, негоциантов и банкиров. Есть партия кузистов, и партия Железная гвардия [13] Железная гвардия — румынская фашистская партия, ориентировавшаяся на немецких фашистов. , и еще много разных партий. Говорят они разное, а думают об одном: как бы покрепче прижать трудового человека.

Последний раз бояре раскричались так, что хорошо было слышно даже во второй от кабинета комнате, где Мариора натирала паркет.

— На какого черта, — ты меня, конечно, извини, — на какого черта тебе это нужно, а? — кричал Куку.

Лень и неторопливость, всегда звучавшие в голосе Тудореску, сейчас исчезли. Он отвечал громко и раздраженно.

— Я тебе сказал, что я землевладелец. Мои двести гектаров пахотной земли требуют…

— Сбыта?

— И сбыта и…

— Нет, подожди, выслушай меня. Извини, что перебил, но, прошу, выслушай.

— Говори, — досадливо проговорил Тудореску.

— Давай вспомним восемнадцатый год здесь, в Бессарабии. Эти крестьяне тогда совсем распоясались! Чувство повиновения боярам было растоптано! А земля — кому из бояр удалось бы сохранить ее, если бы не румынская оккупация? И еще земельная реформа [14] В 1918—1924 годах в Бессарабии румынские оккупанты провели «аграрную реформу». Под видом «реформы» у крестьян отобрали землю, которую дала крестьянам Великая Октябрьская социалистическая революция. Официально помещикам оставили по сто гектаров земли, в действительности они получили значительно больше, так как члены их семейств также заимели стогектарные участки, а кроме того, за помещиками были полностью оставлены сады, виноградники, земли под некоторыми техническими культурами. Крестьяне получили по небольшому количеству земли. . Реформа! Стыдно вспоминать ее! Королю пришлось прибегнуть к маскировке и все-таки пойти на уступку бунтовщикам, выделить безземельным землю! Причем эти самые крестьяне, — слово «крестьяне» Михай произнес иронически, — все равно остались без земли. Дураку и то было ясно с самого начала, что, получив землю, но не получив скотины, они так залезут в долги, что через несколько лет продадут ее Кучукам и прочим. Так и случилось! И волнения продолжаются! А отчего пришлось проводить эту реформу? Оттого, что у Бессарабии все-таки остался сосед, так называемая Советская страна! И король, естественно, побоялся оставлять все по-старому!