Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Да ведь дай тебе, когда вернешь?

— Постараюсь… Может, отработаю…

— А, с тобой связываться! — с досадой сказал Тудореску и тронул вожжами лошадь.

— Домнуле Тудореску! — с отчаянием крикнул Тома и схватился за колесо. Боярин остановился. — Пожалейте! Девочка — сирота…

— Вечно вас жалей. Что я? — Боярин помолчал. — Ладно, проса дам. Когда отработаешь?

— Домнуле! — Тома закусил губу и беспомощно взглянул на дочь, точно она могла помочь ему.

Тудореску снова тронул лошадь, поехал шагом. Тома шел рядом с бидаркой. Мариора уже не разбирала слов: понимала только, что боярин говорит нехотя, а отец молчит и покорно кивает головой.

Отец вернулся скоро, покрасневший, улыбающийся. Вытер рукавом пот со лба, схватил Мариору под мышки, поднял высоко над головой.

Мариора улыбнулась, хлопнула ладошками, запустила пальцы в спутанные волосы отца. Тома опустил Мариору и сам сел на землю.

— На посев зерно будет. Помог Тудореску! Денег на постройку касы тоже даст. А скотину у Кучука еще попросим — допахать. Ну, а за несколько лет незаметно отработаем.

Мариоре на всю жизнь запомнилось счастливое, мокрое от пота лицо отца. В первый раз за последнее время она засмеялась весело и громко и прижалась к отцу.

— Татэ, ты рад?

— Конечно, рад, — улыбнулся тот.

— Ты волю нашел, татэ? — Она вспомнила сказку о Фэт Фрумосе.

— Волю? — Отец помрачнел и улыбнулся уже совсем по-другому — растерянно и жалко. — Нет, девочка, какая там воля!..

Он легонько оттолкнул дочь, встал и медленно пошел к волу.

Звонок раскатился по большим комнатам, залитым полуденным солнцем, по просторной передней, проник в кухню.

Кухарка, низенькая женщина со скучным взглядом красноватых, как у кролика, глаз, сняла с плиты кастрюлю с молоком, чтобы не ушло, проворчала: «Оглохла, что ли, эта девчонка?» — и выбежала на двор.

Просторный двор был обнесен каменной изгородью. Тут было чисто и безлюдно. Даже трава, выбитая метлой и ногами, выгоревшая от солнца, казалось, тоже рада была спрятаться.

— Мариора, дрянь ты этакая, куда запропастилась? Боярин требует! — крикнула кухарка.

Из-за угла появился Челпан.

— Добрый день! — небрежно бросил он.

— Добрый! Из села пришел? — приветливо произнесла кухарка и широко улыбнулась.

— К тебе иду, Панагица. — Челпан тоже улыбнулся ей, и Панагица не заметила, что взгляд его был холодным и испытующим.

— Гостю всегда рады. — Она заторопилась. — Вот наказанье с этой девчонкой. Ну, дождется она у меня!.. Да ты иди, — Панагица кивнула на белый флигель, где жила с Мариорой. — Я сейчас.

Из конюшни выбежала невысокая тоненькая девочка лет четырнадцати в длинной серой юбке, обшитой внизу синими полосками, в белом фартуке. Две толстые черные косы венком лежали на ее голове. Округлое миловидное личико было испуганно. Из-под изогнутых бровей вопросительно смотрели большие черные виноградинки глаз. Она торопливо складывала чистую белую тряпку и, наконец, сунула ее в карман.

— Ох, и будет тебе, Мариора! — с сердцем сказала Панагица и покачала головой.

— Сердитый? — дрогнувшим голосом спросила Мариора. И, оправдываясь, заговорила: — Ефим палец топором рассек. Сильно кровь шла… Надо же было завязать.

— Иди, иди, — сказала Панагица, и по голосу ее Мариора поняла, что кухарке не до нее.

Мариора взглянула в сторону, вздрогнула: увидела Челпана.

Он всегда вызывал в ее памяти самый страшный день ее жизни: наводнение. Она была слишком мала тогда, и события запомнились ей плохо, отрывками; резким пятном среди общей сумятицы легло в ее сознании только это хищное лицо — выражение злобного безразличия к людям.

За эти годы Челпан выстроил на краю села добротную касу, занялся хозяйством. И хотя посевы его были всегда плохо обработаны и скотина не ухожена, жил Челпан хорошо. Поэтому, если на селе пропадал скот, люди подозревали его. Говорили, что недаром Челпан и с жандармами путается. Конечно, доходили эти разговоры и до Челпана, но, видно, мало его трогали.

Был уже первый час дня, но боярин только что встал и в распахнутом халате стоял у окна, лениво почесывая обеими руками мохнатую грудь. На его красивом, женственно-белом лице злая складка.

— Опорожни пепельницу, и чтобы из дому ни шагу. Не дозвонишься! — раздраженно сказал он, не оборачиваясь к Мариоре.