Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Когда выбрались за село, увидели на ближнем холме неподвижного всадника.

— Боярин, — заметил кто-то.

— Смотрит.

— Небось у самого и лодки и люди есть. Нет, чтобы помочь.

— Нужен ты ему!

— Небось на выборах опять кричать будут, чтобы его в депутаты выбирали.

— А что ж?

— Черт…

Скоро под лодкой зашуршала земля. Тома взял жену на руки, и семейство Беженарей выбралось на холм. Среди нежно-розовых стеблей олиора и молоденьких ростков травы девочка увидела большой бутон подснежника. Белые лепестки с розовыми каемками сидели в зеленой чашечке — вот-вот развернутся совсем.

— Дионица! Татэ! Смотрите! — закричала Мариора. Она обернулась к отцу и вдруг бросилась к нему: — Ой, татэ! Что ты? — Мариора била ручонками по коленям отца, трясла его за руку.

Тома не отвечал. Он стоял, склонившись, и смотрел на жену, которую только что бережно положил на землю. По его темному лицу медленно текли прозрачные слезы, брови вздрагивали.

Пробегавшие мимо женщины остановились, положили на землю вещи и подошли к ним. Одна из них громко заплакала.

Марфа взяла Мариору за руку и отвела к себе, в Верхнее село.

Реут входил в свои берега медленно, каждый день понемногу, точно ему жаль было оставлять завоеванную землю. Она освобождалась, усеянная ракушками, домашней утварью, поломанными сучьями. На месте кас остались лишь печи да груды размытого самана. Уцелело только Верхнее село. Там, у старой тетки Штефана Греку, и поселилась семья Беженарей.

После похорон Наталии, на следующий день, Тома подрядился работать у Нирши Кучука — строить ему новый дом. Нирша пообещал Томе за это дать на несколько дней быка, когда начнется сев.

Прошла неделя. Издалека теперь видна была ярко-оранжевая черепичная крыша на новом доме Кучука. Тома по-прежнему ночевал у разных людей, оставляя дочку на попечение Марфы Стратело.

Однажды Александра Греку почти насильно привела Тому с дочерью к себе.

— Посидите с нами, — уговаривала она.

Мариору положили на лежанку. Девочка молча смотрела на всех грустными черными глазами.

Александра скинула платок, осталась в светлой косынке. У нее было круглое молодое лицо с большой черной родинкой над уголком рта; когда Александра говорила, родинка забавно двигалась и вздрагивала, и лицо ее от этого становилось веселее. Она принесла глиняный кувшин с вином и граненый стакан.

Первый стакан густо-красного вина Александра по обычаю выпила сама. Налила еще половину и дала Мариоре.

— Возьми, дочка, легче станет.

Девочка приняла в смугло-розовые ручки тяжелый стакан.

— Будьте здоровы! — проговорила она тонким голоском и подняла стакан, обернувшись к Александре, потом к отцу, к Киру и к Виктору. Подумала и добавила: — И мамэ тоже!

Александра отвернулась, вытерла глаза, потом вышла в сени.

Мариора медленно выпила вино. Ей стало вдруг очень жарко, показалось, что сейчас придет мать. Она спрыгнула с лежанки, подошла к Киру.

Мальчик стоял у окна и, положив на подоконник лист бумаги, выводил карандашом кривые палочки.

— Татэ, зачем это он? — спросила она у отца.

— Уроки. В школе велели так делать.

Мариора улыбнулась и забралась на колени к отцу.

— Татэ, а когда я подрасту, я пойду в школу?

Отец взял стакан вина, другой рукой крепко обнял дочь.

— Мальчики и то не все в школу ходят. А девочки — разве у кого родители богатые. А у нас, дочка, пустой дом был, и тот вода унесла.

— И я совсем-совсем не пойду в школу? — разочарованно сказала Мариора. — А я тоже хочу так, как Кир!

— Ну, дай бог всем добрым людям счастья и сотню овец в отаре! — Тома выпил вино, вытер губы. — Не жалей о школе, девочка. Спроси у Кира, как там линейкой бьют и за уши дерут. Замуж без грамоты выйдешь. Будешь красивая, скромная, как твоя мама, и муж у тебя будет хороший. — Тома прижался головой к щеке дочери.

Мариора улыбнулась, прищурила глаза и задумалась. Потом спросила:

— А муж мне будет пирожки с яблоками печь?

Мальчики засмеялись.

— Эх, доченька… — грустно сказал отец. Но девочка уже думала о другом.

— Татэ, сказку! — требовательно сказала она, сняла с отца его черную, уже порыжелую шапку и надела на себя. Лицо ее будто вытянулось, стало взрослым и красивым.

Отец взглянул на дочь, горько усмехнулся и опустил голову.

— Та-тэ! — жалобно протянула Мариора, уже готовая снова заплакать.

— О чем же рассказать тебе, пташка? — не сразу отозвался Тома, поглаживая голову дочери. Он задумался. — Ну, о том жеребенке, что воли искал, хочешь?