Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

— Что нам, один дом снесет, другой выстроим… Денег полна мошна…

— Дьяволы… Сколько налогов берут! Что бы о людях подумать, на постройку дамбы дать?!

— Какие мы им люди?

Из верхнего села, огородами, — улицы были запружены народом, — спускалась Марфа Стратело, волоча за собой лодку. Поодаль бежал Дионица. Марфа остановилась, оглянулась, закричала:

— Вернись, а то уши нарву! Затопчут ведь тебя, затопчут!

Дионица остановился, и Марфа снова побежала. Мариора видела, как Марфа обогнула их касу и очутилась на дворе. Отец стоял спиной к ней, ошалелыми глазами смотрел то на мать, то на улицу, где колыхалась вода, кричали и барахтались люди, скотина, плавали вещи. На крыши повзлетали куры. Они сидели и на узлах, прыгали по плечам и головам людей. Каса Томы Беженаря стояла на пригорке, и вода, затопившая улицу, еще не вступила в его двор.

— Тома! Тома! — закричала Марфа. — Так и знала. Не мужик, а мамалыга! Ты-то стой, бог с тобой. А жена, дочка?

Она подбежала к Наталии, заглянула в ее серое лицо. Покачала головой. Попробовала приподнять Наталию, но та забилась сильнее прежнего.

— Да… — Марфа остановилась. И решительно приказала: — Ну-ка, лодку!..

Через несколько минут Мариора сидела в лодке, около матери. Тома и Марфа, уже по пояс в воде, вели лодку к ближайшей уличке, что шла в Верхнее село.

А вода кипела. Рядом с Мариорой уселась на борт лодки перепуганная курица. Мариоре стало вдруг и страшно и весело. Она вскочила на ноги, сделала неловкий шаг и вывалилась в воду.

— Дионица! — падая, выкрикнула она.

Ее вытащили сейчас же, мокрую, перепуганную, укрыли шубой.

Марфа взглянула туда, куда смотрела Мариора, тоже вскрикнула и, разгребая воду руками, бросилась обратно. Во дворе у Беженарей стоял Дионица. Он держался ручонками за камышовый забор и смотрел на воду, что плескалась у самых его ног. Ветер шевелил давно не стриженные черные кудри.

Марфа подбежала, как ягненка, схватила его под мышку и принесла в лодку.

— Я ж тебя!

Они двигались к холму. Воды становилось меньше, людей — больше.

В одном месте стали. На нескольких каруцах ехали братья Кучуки с женами и детьми.

Младшие — Тудор и Гаврил — высокие, плечистые, удивительно похожие друг на друга, только Гаврил косил левым глазом. Старший же — Нирша — был человек малорослый и тщедушный. На селе он слыл самым богатым и любил, чтобы с ним считались. Сейчас он ехал впереди братьев и резким голосом то и дело покрикивал на них. Кучуки чуть ли не касы со стенами и крышами разобрали и погрузили на возы — так много было у них всякой всячины.

Что-то случилось у Кучуков с колесом передней каруцы. Весь их обоз остановился и загородил узкую улицу.

— Мэй! Пропустите! — крикнул Тома.

Тудор оглянулся, нехотя бросил:

— Куда, в рай? — и нагнулся к колесу.

— Шутить потом будешь! Посторонись.

— Ну да. Потом вы забьете проход, проберешься к батьке в пекло, — негромко проворчал Нирша.

Это услышала Марфа.

— Черт! — не своим голосом закричала она. — Роженицу везут! Да чтоб вы потонули, собаки бешеные, и с добром вашим!

Нирша обернулся, зло поджал губы, потом усмехнулся:

— Взы, шавка, куси… Затявкала! — И серьезно: — Не видишь — чиним? Сейчас будет готово. Подожди.

— Сейчас не до рожениц, — миролюбивее откликнулся Гаврил.

— Пауки проклятые! О себе только…

Сзади подбежали кузнец Лаур, Штефан Греку на своей деревяшке. Штефан кричал, и голос его заглушал все вокруг:

— Собаки! Вы б еще землю на каруцы погрузили!

— Не у тебя будем спрашиваться, — огрызнулся было Тудор, но тут один воз Кучуков был опрокинут, по воде поплыли узлы, мешки, а братья Кучуки, прижатые к забору, призывали на головы сельчан каменный дождь и геенну огненную. Но лодка Беженарей была уже впереди; за ними пестрой стонущей лавиной двинулись люди.

Мариора успела заметить молодого широколицего парня с густой шевелюрой черных маслянистых волос. Он пробивался на своей лодке, скаля белые крупные зубы, бесцеремонно расталкивая шестом чужие лодки, обгонял их, лез вперед.

— Тебе что, больше всех надо, Челпан? — обернулся к нему седобородый старик. — Старух, детей везем.

— Пусти, дурак!

— Дурак?

Старик взмахнул шестом, и Челпан схватился за голову.

На мгновение Мариора увидела свою подружку-ровесницу Санду. Она сидела на руках у матери, молодой миловидной женщины, скривив губы, — не то смеялась, не то плакала. А мать ее причитала:

— Сколько живу, такого не было… И за какие грехи такая напасть?