Нинель Громыко - Комсомольский комитет

Игорь чувствовал себя так, словно через его жизнь, пусть пока еще мимолетно, прошли очень многие жизни. Все-таки ему казалось, что сейчас, когда после войны прошло почти десять лет, когда тысячи героев-комсомольцев уехали на целинные земли, а молодежь города имеет по сравнению с ними замечательные условия, комсомольцы-павловчане не имеют никакого права жить будничной, скучной, неинтересной жизнью. Почему же будничность, скука еще есть кое-где? В чем тут дело — в неумных руководителях, в неумении организовать, в традиции, в привычке?

Соболев говорил про это Лучниковой громко, убежденно, ероша волосы и блестя суровыми и твердыми как сталь глазами. Иногда неожиданно его глаза становились озорными, это было в самые неподходящие моменты, тогда они голубели… И голубой, ласковый блеск его глаз вдруг подействовал на Лену.

— Прежде всего я считаю, что стиль работы у нас неправильный. Нет курса… — вдруг звонко сказала Лена. — Правда, правда, Игорь!.. У нас есть Устав, к нам присылают постановления ЦК и обкома. Но ведь ни ЦК, ни обком не вдохнут жизнь в эти общие указания. Мне кажется, что горком — это… такой узел, из которого, как лучи, должна расходиться наша воля. А работаем мы от случая к случаю. Вот провели собрания по такому-то пленуму ЦК. Вот смотр проведем. А дальше все пойдет по-прежнему: в горкоме текучка, прием, персональные дела. В организациях… сбор взносов… Вы и сами знаете, что…

Игорь уже заметил, что Лучникова одевается со вкусом. Сейчас на ней была белая, хорошо сшитая крепдешиновая блузка, которая очень шла к пестрой юбке. Игорю нравилось, когда женщины и девушки хорошо одевались. Он даже немного гордился тем, что его Тамара всегда была одета лучше и красивее многих женщин. Но Тамара во всем аккуратна до мелочей. А вот о Лучниковой этого не скажешь. У нее не совсем чистый воротничок.

Лена, дрогнув бровями, замолчала.

— Насчет курса ты, по-моему, не совсем права, курс есть, другое дело, если горком работает формально, — возразил Игорь, незаметно даже для себя переходя на «ты». — Но ведь ты секретарь горкома?

— Ты прав, Игорь, — горячо ответила Лена. — Но если бы у нас хотя бы народу больше в аппарате было. А то всего пять человек.

— А члены горкома, актив? Внештатные инструкторы? Они работают у нас, Лена, скажи? Конечно, нет. Особенно трудно будет, по-моему, с малочисленными комсомольскими организациями: учрежденческими, учительскими, где по три, по пять комсомольцев… Там действительно у нас плохо.

Игорь помолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него за последнее время мыслями, потом спросил, вдруг быстро повернувшись к девушке:

— А что ты сегодня будешь делать, Лена?

— Я… — Лена вдруг забыла, но тотчас вспомнила. — Хочу пойти на железнодорожный узел. Сегодня среда, день политзанятий, а на узле в нескольких кружках занятия прошлый раз сорвались.

— Добре, — сказал Игорь. — И узнай, кого из комсомольцев-транспортников можно в горком пригласить внештатными инструкторами.

— Ты уж по-украински заговорил? — улыбнулась Лучникова.

Соболев рассмеялся:

— Люблю этот язык: звучный! Да, я сейчас звонил: в узел сегодня поедет Чирков из горкома партии. Он может тебе помочь!

— Добре, — сказала Лена, но тоненькая морщинка, набежав, легла между ее бровями.

Когда Лена вышла из теплого автобуса возле вокзала, она поежилась — неожиданно похолодало. На улице закружился пушистый снег. Мягко, нежно опускался он на тротуары, на мостовую и прохожих, точно одевая город в белое платье. Хотя небо было такое же белое как снег, за ним чувствовалось солнце: небо будто светилось, а зима словно спрашивала позволения у прохожих, у пассажиров, торопившихся к поезду, можно ли ей прийти.

В узловом комитете Федор Рудаков, увидев Лучникову, даже не встал, а маленький парнишка в сдвинутой на затылок кепке, когда Лучникова назвала себя, воскликнул:

— Ну правильно, товарищ из горкома. Федька, готовь стол для решений!

Лена хотела рассердиться, но у молодого человека была такая сияющая рожица, что Лена только сказала холодно и натянуто:

— Ты лучше кепку сними, в комнате находишься, — Лучникова знала, что Рудаков сам держался со всеми грубовато, даже говорил, что с транспортниками иначе нельзя. Но она знала и другое — Рудаков отзывчивый человек. Еще раньше заметила, что молодежь приходит к Федору доверчиво, с открытой душой. Федор всегда старался помогать людям, когда им становилось трудно, и делал это упорно, с обычной своей грубоватой настойчивостью. Он, видно, не совсем ловко чувствовал себя оттого, что Лена пришла. Это было видно по особенной бледности его лица — лица тонкого, с удивительно подвижными чертами. Волнистые волосы, черные, как и длинные загнутые ресницы, были у Федора всегда тщательно причесаны, хоть и не вязалось это с разбросанностью в его характере.