Нинель Громыко - Комсомольский комитет

— Вы знакомы с товарищами? — спросил он ее, играя теплыми, задушевными интонациями голоса.

Лена была знакома.

— Товарищ Чирков, скажите, пожалуйста, в парткоме когда будете?

— У вас, собственно, очень важное? — не сразу вместо ответа спросил Чирков. Мягкость в его голосе исчезла. — Завтра в горкоме…

— Нет, здесь.

— Сегодня, я думаю, нет необходимости, — учтиво ответил Чирков, даже не спросив, в чем дело. Он тотчас повернулся и пошел вдоль рельсов.

«Жаль, что вы не обратились ко мне раньше, но я постараюсь вам и сейчас помочь», — донеслось до Лены.

Выглянувший из-за снежной хмурой тучи слабый луч солнца скользнул, блеснув по его затылку, по статной широкой спине. Чирков с товарищами удалялся, не торопясь, перешагивая через рельсы, постоял, пропуская мимо громыхающий новыми цельнометаллическими вагонами состав дальнего следования.

Лена слишком хорошо знала Чиркова, чтобы удивиться его отношению к ней. Только почему он так разговаривает с нею на людях? Ведь никто не знает истинной причины, и могут подумать, что если комсомольский работник, так его можно и не слушать.

Когда Лена, вечером собрав членов комитета, объясняла им, как помогать руководителям политкружков, учить их, чтобы они проводили занятия живо и интересно, Рудаков сумрачно возразил ей:

— Это легко сказать. А только одни мы, без помощи партийного комитета, ничего не проведем. Разве одну только какую-нибудь захудалую консультацию.

— Не проведете, — согласилась Лена. — Да, кстати: долго у вас будет эта кутерьма с посещаемостью?

— А что поделаешь с людьми, если они то и дело в поездках!

— В поездках! — Лена пожала плечами. — Брось, Федор! Для проводников и паровозников занятия вам разрешили дублировать. Просто для вас это предлог, что всех все равно не соберешь, и вы не обращаете внимания на тех товарищей, которые совсем не ходят на занятия.

— Неправда! Ну, неправда же! — загорячился Федор.

— Зачем споришь, Федор! — Лена коротко засмеялась. — Нам же сегодня «знаток Чайковского» в этом помог убедиться.

— Бывает же… Только если бы нас хотя бы начальники служб поддерживали… Комсомольцу на занятия надо, а его совсем неожиданно в другую смену либо в другую поездку перевели, вы не видели.

— Не поддерживают? А ты просил их помочь?

— Конечно, просил.

— Тогда давай вместе зайдем в партком.

— Хорошо! — живо откликнулся Рудаков.

Было уже довольно поздно, и проходивший мимо поезд убежал в серую вечернюю даль. Шум его долго еще был слышен, а очертания вагонов быстро исчезли, растворились в сумерках.

В парткоме, видимо, только что кончился серьезный разговор. Чирков глубоко затягивался папиросой и улыбался приятной, довольной улыбкой хорошо поработавшего человека. Члены парткома были возбуждены, но, кажется, тоже довольны.

Секретарь парткома Ушаков, щуплый, низенький, но очень живой мужчина лет сорока, добродушно спросил Лену:

— Ну, что хорошего нам скажете?

Лена улыбнулась нервной улыбкой и мельком взглянула на Чиркова.

— У товарища Рудакова были к вам вопросы, он говорит — трудноразрешимые.

Федор резко заговорил о путанице в графиках, о начальниках служб, которые не беспокоятся об учебе молодежи. Рассказал несколько безобразных случаев невнимания коммунистов к комсомольцам.

— Ну-у, Федор, дорогой товарищ, — протянул Ушаков. — Мы с тобой в первый раз встречаемся, что ли? Что же ты раньше-то молчал?

— Ну, вот теперь говорю. И потом пропагандисты у нас плохие.

— Ты меня просил только хороших пропагандистов прислать. А мы их, мой друг, тоже готовенькими не выпускаем, хороших-то.

— Так, положим, я виноват, — вспыхнув и покраснев, ответил Федор. — Думал, сам оправиться, Николай Дмитрич. Но ты-то понимаешь, что не все от комсомола зависит.

Чирков выслушал Рудакова очень внимательно, Лене понравилась сейчас резкость Федора. «Правильно требует», — отметила она.

Секретарь парткома искоса посмотрел на Лучникову. Усы Ушакова слегка топорщились, и верхняя, выглядывавшая из-под усов губа была маленькая, розовая, а подбородок — неожиданно колючий и сильный. Однажды Лена слышала, как рабочие шутили о парторге, что верхняя губа у него для внучат, а нижняя — чтобы бить бракоделов. На маленьком остром лице Ушакова уже появилась улыбка человека доброго, умного, но себе на уме.

— Ведь старикам и растолковать порой надо. Одни, бывает, и вправду не считаются с комсомольцем. Не считаются, Степан Сергеевич? — обратился он к лысому, располневшему железнодорожнику, рассеянно кивнувшему в ответ, и присовокупил: — Ага, вот! А другие находят его слишком взрослым.