Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Ты только не возражай, Антон… я долго думала…

— Как хочешь… — сказал он, едва сдерживая свои эмоции, подбивавшие его восторженно раскинуть руки, схватить жену в объятия и расцеловать.

Однако сделать он этого не смог, и разговор закончился сдержанно. Самое главное так и не было высказано. На другой день Анна продолжала не доведенную до конца беседу:

— Я бы хотела девочку…

Он снова подавил в себе свои чувства и ответил с плохо скрываемым безразличием:

— Да, пожалуй, можно и девочку. Я уже подумывал об этом.

И так, слово по слову, исподволь они приближались к тому, что желали с самого начала разговора. Антон Петрович с трудом сдерживал свои чувства, но все же выждал, чтобы проявила инициативу жена.

— А что, если бы соседскую… Василинкину сиротку… Я ее как-то видела… Такая миленькая девочка…

Он, видимо, выглядел очень глупо, пытаясь, показать себя безразличным, потому что Анна быстро вышла на кухню, чтобы дать возможность и ему, и себе унять волнение.

По дороге в детдом они шли молча. Антон боялся встречи с дочерью, боялся услышать из ее уст слово «папа», потому что оно обнажало до конца его самую большую тайну, и кто знает, к каким осложнением в семье оно могло привести. В такой ситуации все имело значение: кто первым войдет во двор детдома, кто их встретит, какое слово скажет девочка… Все, все, все! И он, как суеверная бабка, учитывал это. Первой пропустил в калитку жену. Успокоился, когда на пороге встретила их старая нянечка Тереза… А далее все мгновенно полетело вверх тормашками, все пошло по-иному.

— Те-е-тенька Аня! — послышался радостный детский крик из глубины коридора. И красном мячиком полетела навстречу вошедшим несказанно счастливая девочка. — Я знала, что вы придете с папой!

И вся тайна мгновенно исчезла. Все раскрылось перед ними, и все это было прекрасно.

— Тетенька! Папочка! — без умолку лепетала девочка, прижимаясь то к Анне Лукиничне, то к Антону Петровичу.

Им ничего другого не оставалось, как подхватить девочку на руки — на четыре руки. И так застыли на несколько мгновений, что-то говоря, что-то объясняя друг другу и ничего не понимая. И лишь позднее посмеялись над своими тревожными колебаниями, шедшими от нерешительности, от недостаточного знания друг друга…

Покидая кладбище, Антон Петрович почти столкнулся лицом к лицу с Сашком и Татьянкой. Те от неожиданности отступили, не зная, что делать. Антон Петрович готов был и сам попятиться, но было уже поздно. Преодолевая некоторую неловкость, он быстро овладел собой и проговорил: «Ну что ж…» И лишь теперь сообразил, что эти слова означали: пусть женится…

— Вы куда направились, бездомники? — обратился он к ним неожиданно мягким тоном.

Сашко, опустив голову, молчал, а Татьянка стояла рядом и теребила пуговицу на своем коротеньком белом пальто. Антон Петрович в этой стоящей перед ним юной паре увидел себя с Анной. Это было так забавно и так несерьезно — увидеть себя этаким долговязым, наивным, даже смешным, и в то же время сознавать, что это очень серьезно, что в конце концов — это жизнь. Что с этого она начиналась, с этого снова начинается, и так будет всегда.

— Идемте-ка домой, — сказал он, стараясь придать своему голосу как можно более ласковый и в то же время ровный тон, сам дивясь такой интонации.

— Никуда я не пойду, — вызывающе ответил Сашко.

Антон Петрович, понимая сына, обратился к девушке:

— Видишь, каков он?..

Татьянка с недоумением смотрела на Сашка и его отца своими большими синими глазами и, потерявшись, готова была расплакаться.

— Ну, ладно, — сказал Антон Петрович, беря ее за худенькие плечи. — Мы пойдем, а он пусть остается здесь, если ему так хочется. Пусть прогуляется.

Сашко никак не ожидал такого оборота дела — до сих пор отец никогда так, как со взрослой, не говорил с Татьянкой.

— А почему бы нам всем не прогуляться? — уже примирительно ответил Сашко.

— Прогуливаться можно, но мать нас уже заждалась. Знаешь, какой сегодня день?.. — спросил Антон Петрович. И лишь теперь сообразил, на что ему намекала жена. — Десятое апреля… Забыл?.. — подсказал он невольно не только сыну, но и себе. И тут же заторопился, сказав требовательно и серьезно: — Ну, нечего время терять, идемте!

Десятое апреля было у них семейным праздником, и если кто-либо мог об этом забыть, то только не Анна Лукинична. Потому что на всю жизнь запомнился ей тот день, когда бородатый лесник открыл дверку маленького тесного подвала и сказал им, что можно выходить на свет. В эту дату вписалась и годовщина их свадьбы, которая фактически не обозначена ни точным числом в календаре, ни свадебной церемонией. К этой дате они со временем приурочили и приход в семью дочери, а затем и сына, которого тоже взяли из детдома — на этот раз по предложению Антона Петровича, который хотел хоть таким образом отблагодарить жену за все. И до сегодняшнего дня даже так было принято считать, что если дочь — его, то сын — ее, Анны. Антон Петрович и не думал, что когда-нибудь так глубоко взволнует его судьба приемного сына.