Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

Ночной бой с бандитами неожиданно довел (действительно чудо случая!) до счастливой развязки еще один конфликт, о котором знал только один Антон: тот полицай, жених Василинки, оказался вожаком банды и, обезоруженный, стоял сейчас перед своим соперником, напрасно силясь придать своему лицу выражение заносчивости и пренебрежения…

Сашко с нетерпением ожидал окончания постановки и радовался, что все уже говорит о новом, знакомом ему дне. Встав за спиною Сидоряка, провозглашавшего монолог Борца, он отыскивал взглядом Татьянку. Когда она на какое-то мгновение показалась среди взволнованных людей, он увидел ее, красивую, в красной косынке, помахал ей рукой, но Татьянка, видимо, не заметила.

Волынчук, оказавшийся уже за кулисами, подмигнул ему. «С чего бы это?» — Сашко мысленно спросил себя для собственного успокоения. Однако он и сам знал, что имеет в виду Волынчук, и, смущаясь, поглядывал на него: широколицый, мускулистый, как микеланджеловский Моисей! Неказистый Сашко по-настоящему позавидовал ему. Будь у него такая фигура, он в глазах отца не выглядел бы ребенком. А так и на сцене должен играть подростка, бегающего по площади с газетами: «Новости! Новости!»

— Ну, что? Влип? — сочувственно спросил Волынчук у Сашка и добавил оценивающе: — Да еще как!

— Ничего, — ответил юноша, стараясь принять спокойный вид.

— Это, парень, не ничего, а наоборот — все… Разве не чувствуешь? — сказал Волынчук.

Сашко молчал. То, что его любовь привлекла внимание даже Волынчука, что все актеры словно бы окружили заботой его и Татьянку, придавало в глазах юноши всему делу почти трагическое звучание, и он терялся. До сих пор он считал, что личные отношения его и Татьянки касаются только их, ну, может быть, еще отца, а больше никого — кому какое дело? Но, оказывается, не мимо людей проходит его судьба. Сашко такого и не ожидал, не думал, что эти серьезные, известные люди начнут оберегать их любовь так же, как его отец, — внимательно и встревоженно.

— Это, парень, жизнь… Вот твой отец… Тоже сгоряча… И как мучился!

— Вы о чем, Кирилл Данилович?!

— О том, что надо глубже проверять свои чувства. Дай им хоть немного отстояться.

— Да что вы, сговорились с отцом? — по-своему расценил Сашко совет Кирилла Даниловича и, резко повернувшись, ушел.

С раздражением бросил в гардеробной сумку с оставшимися газетами, отыскал Татьянку, и они, взявшись за руки, поднялись на второй этаж. Там была небольшая квадратная площадка и лесенка, ведущая на чердак. Сюда почти никто не заходил, и они часто в свободное время поднимались на эту свою счастливую высоту, откуда сквозь оконце просматривалась вся центральная улица с неизменным потоком автомашин и пестрыми лентами пешеходов по обеим ее сторонам. Неподалеку, на перекрестке, виднелся обелиск Славы. Сквера, в котором он стоял, не было видно, он прятался внизу, у самого театра, а обелиск был всегда перед глазами влюбленных, снова напоминал им: «Не забудьте, что жизнь — это не только любовь. Она прошла через аллею серых обелисков…» Может быть, поэтому Сашко с Татьянкой долго стояли молча. Только спустя некоторое время Сашко спросил:

— Что же нам делать?

— Не знаю…

Антон Петрович тоже спрашивал себя: что же делать и что, собственно, случилось? И сам себе отвечал: не знаю. Вот как оно получается: ничего не понимаю.

Он вышел в фойе, сел за отдаленный столик, надеясь здесь побыть наедине и продолжить разговор со своей юностью или молодостью, возникавшей перед ним в образе Сашка. Приобретенный опыт подсказывал: «Жизнь слишком сложна, чтобы в ней могли разбираться дети!.. Впрочем, сам человек тоже не прост. Величайшая загадка, требующая постоянного изучения. Именно его, человека, надо изучать, не убаюкивать себя мыслью, что он движется по инерции и, повинуясь таинственному стимулятору жизни, поднимается к самоусовершенствованию…»

Подошел Сидоряк:

— Ты чего прячешься здесь?

— Прячусь, но, как видишь, напрасно.

— Да, да… напрасно, — ответил Сидоряк. — Я тоже иногда пытаюсь спрятаться… от себя. Да не нахожу такого укромного уголка.

— Присаживайтесь, Иван Иванович, — сказал Павлюк, указывая взглядом на стул.

Тот сел и сказал Антону Петровичу, беря его за руку:

— Ты как-то высказал интересную мысль: ввести в действие зрителей.

— Ага…

— Я это себе прекрасно представляю. Передо мной промаршировали тысячи зрителей. Я на них насмотрелся со сцены. И запомнил. Все запомнил, — он прижал ладонь к груди, будто показывал, что в ней все и вместилось. — Не представляешь, как радостно видеть изменения, отражающиеся в душе молодого поколения… — И как-то неожиданно спросил: — Кстати, что у тебя с сыном?