Наталья Суханова - Искус

После нескольких неудачных попыток заговорить парни перестали ее замечать.

К вечеру, неожиданно раннему и темному, потому что это был уже юг, она вернулась в вагон, такая же добрая, как и грязная. Ребята сели играть в карты. Неуклюжий Леша нерешительно предложил ей участвовать — общительный Гена взглянул на Лешу насмешливо, а юный Володя даже сердито. Ксения однако согласилась и была так весела, простодушна, а главное, расположена к каждому из них, что лед растаял. Она уже забыла, что ее раздражали неуклюжесть одного, общительность другого и миловидность третьего — именно неуклюжесть, общительность и миловидность казались ей теперь трогательными и привлекательными. Дольше всех помнил обиду Володя. Но она объяснила, как зверски болела у нее голова, и он тоже потеплел.

Скоро все они жалели лишь об одном — что на целые сутки позже узнали друг друга.

Гена, два раза поднимавшийся на Эльбрус, говорил:

— Это так здорово, что потом уже человек не может отказаться от альпинизма.

И Ксении казалось, что именно потому, что не восходила к вершинам, не знает она самого главного, и она все допрашивала жадно, что это такое, на что похоже.

— Ну это так, — говорил Гена, — это так, словно видишь половину мира… Причем лучшую половину! — добавлял он, счастливый, что нашел верные слова.

«Как хорошо он сказал», думала Ксения, завидуя ему, что он видел лучшую половину мира, и радуясь, что такое бывает, даже если она этого не испытала.

Леша тащил ей чай, и, благодарная за то, что ему приятно услужить ей, она думала, что, может быть, той половины мира, которую видел Гена, еще недостаточно, нужна еще часть, которая в Лешиной доброте. Пусть это не половина, уточняла она мысленно, взвешивая на внутренних весах, а лишь одна сотая или даже тысячная!

Гена прочел стихотворение Симонова. Разговорились о стихах. Они болтали, когда уже спал весь вагон — так счастливо нашедшим друг друга, каждому из них жаль было уснуть.

И совсем уже поздно Володя, окончательно простивший Ксению, рассказывал ей о родном Сахалине, и было ясно, что этот красивый суровый мальчик, которого любила Ксения любовью старшей сестры, тоже знает что-то такое, чего не знать — значит не ведать главного.

Кондуктор ее разбудил, когда солнце только взошло. В вагонах и особенно у раскрытого в тамбуре окна было холодно. Вдали уже виднелись отдельные горы, странные в широкой степи, как туши древних животных. Голова, конечно, болела, но сон прошел, едва она увидела горы, едва поняла, что уже совсем близко дом.

Ребята спали как убитые, хотя четыре часа назад хотели ее проводить. Володя спал на животе, свесив тонкую руку. Гена, раскинувшись, время от времени всхрапывал. Один Лешка проснулся-таки на мгновение, свесил лохматую виноватую голову, пробормотал:

— Я сейчас… помогу… чемодан…

Но тут же заснул.

Это было немного грустно — слишком крепкий их сон, расставание навсегда: без адресов, без возможности встретиться. Однако поезд уже шел меж садов и перелесков, уже показывались то слева, то справа Джемушенские горы — и подхватив чемодан, она заспешила к выходу. От двери ее оттеснил зевающий проводник, долго протирал ручку, потом поручни, и наконец поезд остановился у пустой платформы, выпустив оглядывающихся курортников.

Пока ждали автобус, пока ехали по зеленому коридору лесной дороги, утро все разгоралось. Просвечивающая солнцем листва становилась все ярче, все радостнее, тени становились все глубже и как бы влажнее, тропинки, пропадающие в зеленой чащобе, все заманчивее.

В Джемушах, когда сошла она с автобуса, все еще было утро. Воздух, уже на перроне поразивший ее чистотой и свежестью, здесь совсем уже густо пах деревьями.

Перекладывая с руки на руку чемодан, она вошла во двор, оглядывая его с радостью и удивлением, еще не понимая, чему она удивляется. Поздоровалась, радостно смеясь, с соседкой, сидящей на высоком крыльце, когда вдруг почувствовала, что рядом кто-то идет. Это был безмолвный, потупившийся Валерка. Бросив чемодан, она принялась его тискать — с обвисшими от смущения руками, с пылающим лицом, он так и не поднимал на нее глаз.

И мать, и отец были на работе — телеграммы Ксения не давала. Прожженные суконные одеяла на кроватях, прожженная клеенка на большом квадратном столе живо напомнили ей здешние вечера: приставив книги к грязной посуде, мать и отец, уставшие, читают за столом, забывая стряхивать пепел с папирос. Мать читает детские книжки: Гайдара, Конан Дойля, Майн Рида. Отец — что попало. Наскоро вымыв посуду, продолжают они чтение в кровати, частенько засыпая с тлеющей в коричневых от никотина пальцах папиросой. Валерка в это время уже давно спит, картинно упершись в бедро тонкой смуглой рукой. Смешно: мать всегда читала книжки для детей, а девчонка Ксения — книги для взрослых.