Андрейс Дрипе - Последний барьер

Зумент молчит. С его красивого, но пустого лица сошла бравада. Теперь оно даже привлекательно. Парень начал думать. Киршкалн знает, что процесс этот едва начался, но в том, что перелом произошел, сомнения нет.

Киршкалн уходит.

В коридоре общежития воспитатель видит Трудыня.

— Трудынь, почему ты от меня отворачиваешься? Мы же до сих пор так хорошо ладили.

— Эх! — машет рукой Хенрик, поворачивается и нехотя подходит. — Все равно податься некуда. Значит, теперь я должен всегда думать по-вашему?

— А наше джентльменское соглашение?!

— Но откуда вы все знали? Почему вы всегда бываете правы? Это же просто невозможно выдержать, — Трудынь не кривляется. Он в самом деле расстроен.

— Потому что я правильно думаю. Теперь ты тоже будешь думать правильно, и все твои заботы и сомнения отпадут сами собой. Ты тоже всегда будешь прав. Ну, не красота ли?

— Шутки шутками, но вы мне объясните по правде! Это же выходит, что дураки — мы, а вы — умники.

— Видишь, вот и первый правильный вывод. Эдак, Трудынь, ты и меня скоро обгонишь. Компас будет в руке, и цель жизни зрима.

— Ладно, я все это понимаю, но ведь нет же правды на земле! Взять, скажем, Жука или меня. Чего мы хотим? Хорошо пожить. А как пожить хорошо, если нет денег? Воровать нельзя, спекулировать не дают. Правильно, чего нельзя, того нельзя. Человек человеку брат, так ведь? Но вы мне скажите — каким другим путем можно в молодости заиметь красивую жизнь? Старики всякие, которые одной ногой в могиле, раскатывают на машинах, могут шляться по кабакам, а мы? У нас лучшие годы проходят серо, без радости. А должно бы наоборот. По справедливости, всего этого у них должно быть меньше, а у нас больше. Кое-кому, конечно, везет, если старик у него академик или какой-нибудь знаменитый писатель. Им нет-нет да перепадет пачка. А остальным как?

— Трудынь, ты забыл о том, что проиграл пари, и опять начинаешь думать на свой старый манер. Ты теперь подумай-ка по-моему и постарайся дать ответ.

Трудынь морщится, строит гримасы, но воспитатель стоит и ждет.

— По-вашему? — Трудынь не тараторит, как обычно, а говорит медленно, с расстановкой: — По-вашему, что-нибудь вроде этого: старики свои блага заслужили долгим трудом. То, что легко достается, не ценится, а то, что заработал сам, имеет совсем другую ценность. — Хенрик вздыхает. — Трудно! — И он вопросительно смотрит на Киршкална.

— Примерно в таком духе, — соглашается воспитатель. — Но одно очень важное обстоятельство ты упустил из виду.

— Какое? Хотите сказать, что они тоже кое-что смыслят в этих благах?

— Дальше.

— Дальше я не знаю.

Киршкалн смотрит на статного паренька и грустно улыбается.

— Ты упускаешь то, что вам принадлежит богатство, за которое любой, как ты называешь, старик отдал бы все, что у него есть, и согласился бы остаться голым и босым. Богатство, по сравнению с которым любая машина и даже целые горы денег — ничто!

— Ну, это вы уж слишком! — Трудынь недоверчиво крутит головой. — Что же это такое?

— Молодость!

— Серьезно? Но что же тут особенного? Разве вы согласились бы поменяться? Хотя и машины-то у вас нету.

— Что ж, у меня есть хорошая мебель, моторная лодка, возможно, и машина будет. В общем, есть известные блага. Но у меня есть еще седые виски, ревматизм и сорок пять лет от роду. Правда, я еще ни в коей мере не чувствую себя стариком, каким ты меня, очевидно, считаешь, и тем не менее, Трудынь, я бы поменялся.

— Даже со мной, с таким, какой я сейчас, с моими свернутыми набекрень мозгами и судимостью?

— Даже с тобой. Видишь ли, мозги твои скоро станут на место, а молодости у меня не будет никогда.

В номере городской гостиницы полковник Аугсткалн и подполковник Ветров собираются отбыть в Ригу после успешной поимки беглых колонистов. Машина за ними уже пришла.

— Теперь вы побыли в колонии подольше. Что вы можете сказать об Озолниеке? — ни с того ни с сего вдруг спрашивает Ветрова Аугсткалн.

Вопрос задан не без предварительных размышлений, поскольку до того, как его произнести, полковник довольно долго молчал.

— Для обстоятельного мнения о нем я наблюдал его все-таки слишком мало, — Ветров смотрит на полковника.

— Но какое-то впечатление, безусловно, у вас сложилось?

— Да, и впечатление это хорошее, — говорит Ветров, хотя понимает, что Аугсткалн ждал от него друтого.

— Вот как? И что же в нем вам так понравилось?

— Его энергия и одержимость своим делом, самостоятельность его суждений, поиск новых путей. — Ветров делает паузу, думает. — Мне кажется, этот человек наделен истинным оптимизмом. Его оптимизм порожден глубокой убежденностью в том, что он поступает правильно и достигнет своей цели. И еще одно редкое качество — беззаботность в отношении своей личной карьеры. Он не хочет выдвигаться, он настолько сросся со своим делом, что личное у него целиком Отодвинулось на задний план. — Ветров снова ненадолго смолкает. — Ну, кое-что мне, может, и не по душе, но это второстепенное.