Эрик Рассел: Зловещий барьер. Ближайший родственник. Оса

«Первую же пчелу, которая вздумает жужжать о том, что мед украли, тут же прихлопнут», — размышлял профессор Педер Бьернсен. Мысль была новой и, казалось бы, шутливой, но своим рождением она была обязана ужасающим фактам. Профессор провел длинными, тонкими пальцами по рано поседевшим волосам. Взгляд его странно выпуклых, горящих жутковатым огоньком, глаз был устремлен в окно кабинета, которое выходило на бурлившую транспортом стокгольмскую улицу Хёторгет. Но смотрел он вовсе не на транспорт.

«А первую корову, которая возглавит борьбу против дойки, ждет скорая смерть», — закончил он про себя. Стокгольм гудел и ревел, не ведая о нависшей угрозе. Профессор безмолвно застыл, погрузившись в мрачные раздумья. Вдруг взгляд его ожил, глаза расширились, в них мелькнуло узнавание. Медленно, неохотно он отошел от окна.

Двигался он так, как будто одним лишь усилием воли принуждал себя пятиться от чего-то страшного, что, незримо притягивая, манило его.

Вскинув руки, он тщетно попытался оттолкнуть от себя пустоту. В неестественно выпученных глазах, по-прежнему холодных и неподвижных, сверкало нечто неподвластное страху. Как зачарованные, они следили за чем-то бесформенным и бесцветным, ползущим от окна к потолку. Сделав нечеловеческое усилие, профессор повернулся и бросился бежать.

Не добежав до двери, он судорожно вздохнул, споткнулся. Падая, сведенной рукой схватил со стола календарь и стащил на ковер. Потом всхлипнул, прижал руки к сердцу и затих. Искра жизни угасла. Верхний листок календаря трепетал от загадочного, невесть откуда прилетевшего ветерка. На листке стояла дата: 17 мая 2015 года.

Когда полиция обнаружила Бьернсена, он был мертв уже часов пять. Медицинский эксперт невозмутимо констатировал смерть от сердечного приступа и на этом успокоился. Тщательно осматривая помещение, лейтенант полиции Бекер нашел на письменном столе профессора записку — весть с того света.

«Знание — опасная штука. Человек неспособен ежеминутно, весь день напролет управлять своими мыслями, а по ночам ежечасно следить за неподвластными ему сновидениями. Скоро меня найдут мертвым — это неизбежно. Тогда вы должны…»

— Что мы должны? — спросил Бекер. Ответа не последовало. Голос, который мог бы произнести зловещий ответ, умолк навсегда. Бекер выслушал доклад эксперта, потом сжег записку. «Профессор, как и многие его коллеги, на старости лет стал чудить, — решил он. — И не удивительно: груз ученой премудрости оказался ему не по силам. Официальный диагноз — сердечный приступ. Какие могут быть сомнения?»

Тридцатого мая доктор Гатри Шеридан размеренной дергающейся поступью робота вышагивал по лондонской Чаринг Кросс Роуд. Глаза его, похожие на холодные сверкающие льдинки, были неотрывно устремлены в небо, ноги механически мерили тротуар. Он напоминал слепого, следующего по знакомому до мелочей маршруту.

Джим Ликок увидел Шеридана, когда тот, как заведенный, шествовал мимо, но не заметил в нем ничего странного.

— Эй, Шерри! — крикнул он, подскочив к приятелю, и уже было собрался хлопнуть его по плечу, но внезапно застыл в смятении.

Оборотив к встречному бледное напряженное лицо, на котором, как сосульки в голубоватом полумраке, поблескивали глаза, Гатри схватил его за руку и затараторил:

— Джим, видит Бог, как я рад тебя видеть! — Он часто дышал, в голосе звучала настойчивость. — Джим, мне необходимо с кем-то поделиться, или я просто сойду с ума. Я только что открыл самый невероятный факт в истории человечества. Поверить в него почти невозможно. И все же он объясняет тысячу таких вещей, о которых мы только догадывались. Или вообще игнорировали.

— Ну и что же это такое? — скептически осведомился Ликок, вглядываясь в искаженное лицо доктора.

— Джим, я хочу сказать, что человек — не хозяин и не властитель своей души и никогда им не был. Он всего лишь домашняя скотина!.. — Шеридан вцепился в собеседника. Голос его сорвался, потом поднялся на два тона. В нем зазвенела истерическая нотка. — Я это знаю, слышишь, знаю! — Ноги его подломились в коленях. — Все кончено! — Он рухнул наземь.