Михаил Колосов - Платонов тупик

В Шереметьевском аэропорту молодую чету из заграничного вояжа встречал сам Никанор. Нототения обрадовалась такому вниманию к ним, бросилась на шею отцу:

— Папулька! Какой ты у нас хороший!

Но папулька был мрачен и неразговорчив, и Нототения забеспокоилась:

— Что с тобой, папуль? Что-нибудь случилось?

— Только не со мной, — бросил он коротко.

— Загадки какие-то?

В машине Нототения снова попыталась вызвать отца на разговор.

— Дома поговорим, — сказал он. Однако тут же полез в карман, достал свернутую до размеров блокнота газету, протянул им через плечо на заднее сиденье. — Пока почитайте вот это.

Чижиков развернул газету и прочитал вслух крупный заголовок:

— «Воздвиженский возвращается?» — И почему-то испугался: — Он действительно возвращается?

— Да, возвращается, — сказал Никанор. — И в этом нет никакой сенсации: талантливый поэт. — И добавил с досадой: — Это тебя не касается, читайте на обороте.

На обороте жирным красным фломастером был обведен фельетон: «Вот такая история с историей!» Голова к голове, словно голубки́, Чижиков и Нототения впились глазами в текст. Но уже на половине первой колонки Чижиков обмяк и отвалился от газеты, как больной от опротивевшей пищи. Его сначала бросило в жар, потом на лбу выступил холодный пот, он побледнел и стал ловить открытым ртом воздух: в фельетоне рассказывалось о романе «Малюта Скуратов» — о его настоящем авторе и Чижикове, который присвоил этот роман.

— Ну? — обернулся к нему Никанор.

— Это ложь… — с трудом выдавил из себя Чижиков. — Это надо еще доказать.

— Тебе мало доказательств? Уж если пошел на такое дело, так делай его, чтобы комар носа не подточил! А то… — Никанор говорил возмущенно, его тонкий бабий голос был на пределе. — А то!.. Корочки зачем-то оставил! Пожалел картонку! Пожадничал, крохобор! Всю рукопись выдрал, а название, написанное карандашом рукой Евтюхова, не заметил. Спешил?

«Эх, зря не остался там!» — подосадовал Чижиков.

— Это не доказательство: почерк можно подделать.

— А рукопись? Целиком черновой экземпляр романа, который Даная нашла в дачном гараже в архиве Евтюхова? Ты что, не дочитал до конца?

— В гараже? Странно… — рассеянно произнес Чижиков. — Зачем ей понадобился гаражный архив? Все время порывался сжечь его, да все руки не доходили. Как знал, что там что-то таится…

— Что ты бормочешь? — Нототения сердито посмотрела на Чижикова.

— Ложь все это! Ложь, ложь, ложь! — бился в истерике Чижиков. — Я докажу! Я докажу!

— Перестань кривляться! — крикнула на него Нототения. — Баба слюнявая.

К дому подъехали молча, молча внесли чемоданы. Нототения нервно срывала с себя одежды, Чижиков неприкаянно стоял у порога.

— Теперь ты видишь, что это за тип? — указал Никанор на Чижикова, обращаясь к дочери. — Это же настоящий уголовник, его будут судить, а тень падет на нас — на меня, на тебя.

— Я докажу, что все это ложь, — подал голос Чижиков. — Это месть Данаи, ее проделки из ревности. Я докажу… Я сейчас пойду… Да-да, сейчас же, — он толкнул еще не запертую дверь, сбежал без лифта по лестнице, вышел на улицу и заспешил по тротуару. Только на полпути он сообразил, что ноги несут его в родную «контору» — к Председателю, а точнее — к Философу — этот должен защитить.

Открыв дверь к Председателю, Чижиков замешкался на пороге, чужим голосом спросил:

— Можно?

— Вообще-то можно, — сказал Председатель. — Но лучше не надо.

— Я хочу сказать…

— Что ты можешь ска-а-азать? Ну что? Ты же вор! Литературный вор! Ты опозорил наш Союз писателей! И ты еще приходишь сюда, чтобы что-то говорить?

— Где Георгий?

— Ах вон ты где хочешь найти защиту и спасение! Нет его, уехал в длительный творческий отпуск. А вообще и твой покровитель, этот твой Философ, такой же вор, как и ты. Только ты воруешь чужие рукописи, а он ворует чужие мысли. Потому, наверное, так поспешно и ушел в подполье, чтобы рикошетом не попало и ему.

— Все это ложь… — начал было Чижиков, но тут же переменил тон, решил разжалобить Председателя: — Но неужели нельзя ничего сделать?..

— А что делать? Твое дело теперь в прокуратуре, там все и сделают, а здесь тебе, дружок, делать больше нечего. Так что… — И он показал рукой на дверь. — Как говорят: освободите помещение.

Чижиков понял, что это конец, и стоял, не в силах сдвинуться с места и все еще на что-то надеясь.

— Вот и получается, — продолжал Председатель, — родился ты недоношенным, так им и остался. Выкидыш — он и есть выкидыш. Тебя спасали в тё-о-плых отрубях, в хлебной оболочке. Спасли. А за-а-чем? Надо было тебя тогда не в отруби окунать, а утопить в… этом самом. Сам знаешь в чем. Иди, Чижиков, иди, хватит.