Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— Почему? Сценарий художественного фильма — это литературное произведение. А документ есть документ. Он подчинен голой правде, тем и силен.

— Но в вашем сценарии, Александр Иванович, документ разговаривает человеческим голосом. Причем говорит неинтересно, заданно, как робот. Мне грустно будет глядеть на ваше говорящее тесто, если оно прорвется на экран.

Александр Иванович насторожился, «прорвется на экран» и грусть Зои Николаевны по этому поводу многое ему сказали.

— Значит, мой сценарий не отвергли? — спросил он.

— Не отвергли, — ответила она, — я хочу, чтобы вы сами отказались от него.

Она хотела невозможного. Их желания резко расходились, и он прямо заявил ей об этом. Зоя Николаевна не стала его ни о чем просить, повела речь о профессионализме в любой работе, о том, что его сценарий не отвечает этим требованиям: автор многое объясняет, многое показывает, но для чего это все — остается невыясненным.

— Пусть помогут мне, если что-то в сценарии не так, — сказал Александр Иванович.

И вот тут появилась кувалда.

— Растолкуйте мне, — сказала Зоя Николаевна, — зачем вам надо, чтобы кто-то вытягивал, осмысливал и переделывал сценарий? — Он хотел ответить, но она опередила его: — Это у вас потребность машину возвысить над человеком. Машину можно обучить любым операциям, и от человека, подсобив ему, можно потребовать любой деятельности. Сначала мне показалось, что в вас говорит веселый задор: кто-то может и мы смогем. Но, прочитав сценарий и столкнувшись сейчас опять с вашим упорством, я поняла, что это не вы, это машина, уверенная в себе, написала сценарий.

— Уверенная в себе машина — это, Зоя Николаевна, что-то очень серьезное, это предел исканий инженерной мысли.

— Но она бесчувственная, в ней не заложены понятия нравственности. И поэтому ваш сценарий — злодейство. К сожалению, я вам этого доказать не могу, нет у меня слов, я просто чувствую.

— Найдите слова, — потребовал он, — нас здесь двое, и мы забудем этот разговор. Но вы обязаны объяснить, коль уж было произнесено слово «злодейство».

И она стала объяснять. Путалась, сбивалась, пока слова ее не обрели понятный ему смысл. В помощи она еще никому не отказывала. И тот вариант сценария, который она написала, — тоже помощь молодому, плохо знающему производство сценаристу. Ей нужен хороший сценарий, не для славы, а для работы, она будет ставить этот фильм. И Александру Ивановичу, считает она, этот сценарий тоже нужен не для славы. Если бы для славы или для заработка, она бы это еще поняла, это было бы понятной человеческой слабостью, но не злодейством. И даже если бы цель его была развенчать гуманитариев, показать им, что они никогда в своих литературных исканиях не постигнут тайн производства, — это тоже не возмутило бы ее. Он переступил другую черту. Ту черту, которая состоит из сомнений, сердечной боли, скромности, совести. Он, как карьерист, не дождавшийся, когда заметят его служебные достоинства, ворвался в кабинет к начальству и заявил: я, я, я, никто кроме меня не способен повести дело лучше всех, назначьте меня, или я сам себя назначу. Она могла заблуждаться, могла просто невзлюбить его, но в искренности ее негодования он не сомневался.

— Значит, советуете забрать сценарий и забыть о нем?

— Да, — подтвердила Зоя Николаевна, — дело в том, что если вы не сделаете этого, я ставить этот фильм не буду и помогать вам не буду.

— Тогда кто-то другой поставит и кто-то другой будет режиссером, так?

— К сожалению, так. Не вы один считаете, что лучше всего о производстве рассказать могло бы само производство. Вам помогут. А вы пообещали мне забыть этот наш разговор.

— Я обещаю, — сказал он сухо, — вас впредь не огорчать. Мне еще надо подумать о той черте, которую якобы я перешагнул. Хотите еще что-то сказать на прощание?

— Не очень хочу, но надо. Вы поймете. В искусстве, как и в жизни, Александр Иванович, два пути к людям. Один из них — объяснять мир, называть, что когда было, есть и будет, и второй — помогать человеку заботиться о нем, обучать не для того, чтобы просто прибавить ему знаний, а для того, чтобы он стал лучше и счастливей.

— Вы выбрали, конечно, второй?

— Выбрать — еще не отправиться в путь. Я сама всю жизнь цепляюсь за чужую помощь.

На сборный пункт Марина провожала мужа одна. Накануне опять собрались у Серафима Петровича, отпраздновали, наговорили тостов-напутствий. Опять Анастасия оказалась в центре внимания, пела, плясала, грозила Мише пальцем: «Смотри там, не пререкайся с начальством, ручки к брюкам прижми, а роток на замок!» Серафим Петрович тоже вел себя браво, хоть и не пил, но расшустрился: «Просись в десантники. Лови случай, другого такого не будет». Виктория Сергеевна хваталась от его слов за сердце: