Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

В памяти встали впечатления от его последних встреч с Токаревой. Невеселые мысли беспорядочно налетали одна на другую. Наконец овладев метельной их сумятицей, он сказал себе: «Так недолго докатиться и до рафинированного размагниченного интеллигента. Ближе к делу, Степан!» — и решил сегодня же выяснить свои отношения с девушкой, которая ему нравится, да, нравится (!), и которая не скрывала своего расположения к нему, хотя и не млела и не выказывала романтического томления, даже при вечерних встречах в поэтических уголках Девичьего поля. С думами о своей личной судьбе он не заметил, как прошагал мимо беседки. И только, увидев перед собой каменную стену и оглядевшись вокруг, понял, что очутился на краю Девичьего поля, у самого монастыря. Добродушно поругивая себя, Северьянов выбрался на центральную дорожку и вскоре нерешительно остановился перед беседкой. «Она поди уже ждет меня и злится!» Вошел тихо, не дыша.

Она сидела на кольцевой скамейке, облокотись рукой о перила и подперев ладонью щеку. Северьянов не мог отвести своего взгляда от темной ее косы, крепко закрученной на затылке, от красивого очертания шеи, плеч, от обворожительного наклона головы…

— Маруся!

Девушка быстро встала, намереваясь, как показалось Северьянову, немедленно покинуть беседку. Он преградил ей путь, взял за руки и крепко сжал их.

— Меня зовут Таисией, — послышался вдруг насмешливый голос.

Если бы на самом бешеном карьере в кавалерийской атаке его конь споткнулся и упал, Северьянов крепче стоял бы на ногах, чем сейчас.

— Отпустите! — проронила она повелительно и властно.

Глаза Северьянова смотрели жестко и вызывающе: он узнал Куракину. Отпустив ее руки, сказал резко:

— Я не умею быть обаятельным собеседником, и особенно с такими, как вы! Куракина наблюдала за каждым его движением. — Как вы сюда попали? — процедил наконец Северьянов сквозь зубы, отступив в сторону.

— В этой встрече, видит бог и добрые люди, я нисколько не виновата. В наших прежних с вами встречах, в Красноборской волости, каюсь, — овладев окончательно собой, говорила Таисия, — была моя вина, а сейчас нет. Совершенная случайность. Эта беседка когда-то была для меня… в ней я мечтала, выслушивала признания. Самые лучшие мысли и чувства посетили меня впервые в этой беседке… Что же мы стоим? Присядем…

Северьянов горько усмехнулся и сел рядом, подозрительно посматривая на Куракину.

— Вы знали, что я в Москве? — спросил он, глядя на дверь беседки.

— Вы вправе думать, что и эту встречу я подстроила, — не отвечая на вопрос прямо, начала Куракина. — Но клянусь богом и повторяю — это чистая случайность. Правда, после того как я вас увидела на Сухаревке…

— Вы меня видели?

— У меня глаза зоркие. После этого я почему-то подумала, что непременно встречу вас лицом к лицу, и испугалась, что вы обязательно отведете меня в чека…

— Можете не беспокоиться: я вас не считаю контрреволюционеркой.

— Кем же вы меня считаете?

— Избалованной вниманием и сверхженски любознательной женщиной.

— О, вы, Северьянов, большой психолог! — заиграла голосом Таисия. — Да, я любознательная, потому что люблю жизнь, как она есть. И никогда не отдам ее во имя торжества каких-то глупых предрассудков.

— Кто этот матрос, который подходил к вам на толкучке? Вы с ним разговаривали как с хорошим старым знакомым.

— Это допрос?

— Нет, простая любознательность.

— Мужская… чекистская? — И, не услышав ответа Северьянова, продолжила: — Этот матрос — бывший наш кучер Василий Евтеев.

— Где Орлов? — со злобной сосредоточенностью выговорил Северьянов.

Куракина не сразу ответила.

— Погиб в одной схватке с отрядом местной самообороны где-то возле Брянска. — Голос ее дрогнул. Она грустно вздохнула.

— А Нил Свирщевский? — продолжал допрос Северьянов.

— Нил в соседнем с нашим уезде назначен заместителем заведующего отделом народного образования. Он там, кажется, вступил в ряды сочувствующих большевикам.

— Орлов был вашим мужем?

— По какому праву вы задаете мне этот вопрос? — вдруг возмутилась Таисия.

— Просто из чекистского любопытства, — злобно засмеялся Северьянов.

— Нет, Орлов не был моим мужем и не мог быть, — отвечаю как на допросе. — Он ведь тоже, как и вы, идейный и фанатик. А я люблю красиво одеваться, вкусно есть, спать сладко. С детства приучили.

— Питаться, одеваться, спать — и это, по-вашему, жизнь?

— Ха-ха! А что же, по-вашему, жизнь? Работа? Или эта дурацкая междоусобная война русских с русскими?