Василий Веденеев: Дикое поле

В тайнах всегда есть нечто мистическое и завораживающее, но особенно притягательны тайны древних разведок, скрытые мраком веков. Возможно ли рассеять его и, приподняв завесу времени, заглянуть в прошлое? Ведь за минувшие столетия выцвели буквы рукописей, потемнели лики святых, скорбно глядящих с, икон, потускнело шитье боевых хоругвей — свидетелей славных побед русских воинов. И только в волшебных снах еще приходят ко мне из тех давних времен отважные всадники с зоркими, как у степных беркутов, глазами…

Но вглядимся в росписи соборов, осторожно перелистаем пожелтевшие страницы летописей, примерим по руке старинное оружие. Умерла ли слава наших предков?

Давайте вместе отправимся туда, где над многострадальной русской землей гуляют буйные ветры, и встанем плечом к плечу с отважными разведчиками, которые первыми проникали далеко в глубь басурманских земель. Встанем под старыми, овеянными немеркнущей славой знаменами, сжимая в руках грозное оружие. Мы увидим дальние страны и города, услышим гулкий топот лихих конных лав и сабельный звон жуткой сечи, посвист стрел и скрип весел турецких галер, стоны невольничьих рынков и гром казачьих пушек.

Пойдем же, читатель, тайны былого ждут нас…

Автор

В середине марта 1621 года по обледенелой после недавней оттепели дороге катил санный возок. За Москвой-рекой клонилось к закату солнце, красное, как червленый славянский щит. Мороз был легок и сух. Из лошадиных ноздрей вырывались облачка пара и оседали на лохматых мордах. Пахло свежим снегом, смолой, деревом.

Князь Иван Борисович Черкасский, глава приказа Большой казны, выглянул в слюдяное окошко: проезжали Гончарную слободу. В стороне от дороги мужики ладили сруб новой избы. Взблескивали в лучах заходящего солнца острые топоры, горкой ложилась светлая золотистая щепа.

«Спешат засветло закончить, — подумал князь, откидываясь на спинку покрытого ковром сиденья — Строят ладно, в обло вяжут — углы в избе промерзать не будут. Да в этом ли дело? Строятся… Стало быть, верят, что не бывать больше лихолетью».

Иван Борисович, поправив широкий воротник шубы, спрятал в пушистый мех лицо. Прикрыл глаза, покачиваясь в такт движению возка. Сколь многое произошло в не столь давние, но такие тяжкие для родной земли годы: нашествия иноземцев, царствование Лжедмитрия, междоусобицы, мор, голод, непосильная для Державы война и, наконец, восшествие на престол Михаила Феодоровича Романова…

Возок проскочил слободу и полетел вдоль реки. Глухо простучали по бревенчатому мостику подковы коней сопровождавших князя вооруженных холопов. Впереди, на высоком берегу, показались Крутицы. Князь вздохнул: отец Авраамий, бывший келарь Троице-Сергиева монастыря, в смутное время воодушевлявший народ на борьбу с захватчиками, обосновался сейчас на Крутицком подворье. Он прислал Ивану Борисовичу грамотку, приглашая поговорить о деле весьма важном и тайном. Получив грамотку, Черкасский задумался: зачем зовет его старец, о каком тайном деле хочет вести речь? Насколько было известно Ивану Борисовичу, никто из ближних государю бояр на Крутицкое подворье сегодня не приглашен, значит, не доверяет старому боярству святой отец ни слов своих, ни дел, ни мыслей. Не может простить, что в лихую для Отчизны годину отсиживались они в дальних вотчинах…

Распахнулись тяжелые ворота, впуская приезжих. Один из холопов соскочил с седла и, открыв дверцу возка, помог князю выйти. Ступив на припорошенные снегом плиты просторного двора, Иван Борисович увидел в дальнем углу еще возок и верховых лошадей, заботливо покрытых теплыми попонами. Уже сгущались синеватые мартовские сумерки, и никак не разглядеть слабеющими глазами, чей же это возок, что за люди рядом с ним. Тощий носатый монах, прикрывая ладонью огонек масляного светильника, повел Черкасского в покои Авраамий встретил у порога. Дал поцеловать сухую, пропахшую ладаном руку, легко перекрестил князя и отступил в сторону.

— Рад, что ты приехал. А у меня гость дорогой. Качнулось пламя свечей. Из-за стола поднялся князь Дмитрий Михайлович Пожарский.

Вот чей возок на дороге, понял Иван Борисович.

Поздоровавшись с Дмитрием Михайловичем, Черкасский опустился на скамью. Напротив устроился Пожарский. Во главе стола сел Авраамий.