Михаил Лисин - Пути и судьбы

Очнувшись, он долго отплевывался кровью и снегом, долго потирал ушибленное место, долго с недоумением смотрел вокруг. Прямо перед собой увидел он жестяную крестовину, раскиданные бревна, чуть подальше торчали, задрав полозья, дровни, а еще дальше по брюхо в снегу стояла в оглоблях обессиленная лошадь с потными ввалившимися боками.

Игнат не сразу узнал в этой большой мосластой кляче Боярыню, но как только узнал, в нем вскипел гнев. Морщась от боли, он поднялся, качаясь, подошел к лошади и, схватив левой рукой за оброть, правой наотмашь раз за разом ударил ее по морде. Боярыня покорно стояла, вяло и как-то беспомощно вскидывая большую голову и взмахивая белой челкой. Где-то впереди, удаляясь, гудел невидимый поезд.

Когда протяжные гудки поезда потерялись в шуме метели, подъехал Перчонок.

Увидев раскиданные бревна, перевернутые дровни и окровавленное лицо Игната, он понял все.

— Тебе бы переждать надо, — участливо сказал он, — боится она машины-то.

— А черт ее в душу знал, — ругался Игнат. — И как я только жив остался — сам не пойму. У-у, ты, бешеный дьявол! — И, злобно оскалив зубы, он опять ткнул кулаком в морду Боярыни.

— Не надо, братка, лошадь не виноватая, — уговаривал Перчонок, схватив Игната за рукав. — Она смирная, только малость пуглива. Это ты об рельсу, что ли, лбом-то?

— Видать, бревном ахнуло, — сказал Игнат, ощупывая рану, — хорошо еще, я на башку крепкий.

— Дай-ка я снежку приложу: унять надо кровь-то, — сказал Перчонок.

— Ерунда, присохнет, — отмахнулся Игнат. — Упряжь вот жалко: всю изорвала, окаянная.

Перчонок снял со своей упряжки второй поперечник, отдал возовую веревку на завертки и так быстро и хорошо поправил упряжь, что Игнат растрогался и сообщил брату, что он было смалодушничал и хотел уже ехать верхом, но теперь — будь что будет! — не отступится, поедет с возом. Сделав жалостливое лицо и при этом затуманив глаза, он попросил брата:

— Пустой едешь: положил бы бревнышка два. Потом расквитаемся — свои люди.

Ничего не сказал ему на это Перчонок, только посмотрел на брата так, что тот не выдержал, отвел глаза. А Перчонок сел на свои дровни и тронул лошадь.

Странный — тонкий, протяжный и стонущий — звук раздался вдруг за спиной. Перчонок невольно обернулся и понял, что это ржет Боярыня. Мерин было отозвался, но оборвал, почувствовав сердитое движение вожжей и боль в боку. Все это было так странно, что Смирный не знал, скакать ли ему, пуститься ли рысью или идти шагом. Да и сам Перчонок едва ли мог разобраться в своих чувствах. А гнал он лошадь потому, что не мог вынести этого тоскливого ржания и ему захотелось поскорее уехать, чтобы только не слышать его.

Так он проехал с километр, а может быть, даже километра два или три. Ничего, кроме метели, давно уже не было слышно, а Перчонку не переставало чудиться, что все еще дрожит в воздухе этот тонкий жалобный звук.

И услышал он тяжелое дыхание Боярыни, увидел, как, напряженно выгибая ноги, заметает она щетками дорогу, увидел железнодорожный переезд и опять Боярыню, беспомощно вскидывавшую тяжелую голову с заиндевелой челкой, представил оскаленные зубы брата, его вскинутый кулак и тяжко вздохнул: «Ох, надо бы самому… Как же это я?»

У Волчьего оврага, к которому он подъехал уже затемно, Перчонок подумал, что на Боярыню с ее тяжелым возом непременно нападут волки. И тотчас же он представил, как выскакивает из провала большая стая, как бросаются голодные звери на обессилевшую лошадь и со страшным воем рвут ее потные бока, крутую грудь, вонзают длинные клыки в то место под салазками, где трепещет горло. Лошадь хрипит, бьется в упряжке и вдруг тяжело падает в снег. Ее протяжное стонущее ржание невозможно перенести. Перчонок хватает дубовую вагу и идет на волков. Но появляется Игнат, вырывает у него дубину и, наступив подшитым сапогом на шею лошади, со всего размаха бьет ее по мосластой спине.

Перчонок застонал и очнулся с бьющимся сердцем.

Мерин спокойно шагал вдоль оврага. За деревьями, в провале, кипела и пенилась вьюга, а там дальше, за рекой, то разгорались, то гасли огоньки Березани.

«Ишь ты, — вздохнул Перчонок, — и чего только не наснится… А все-таки с волками шутки плохи: зря я уехал, ох, зря…»

«А чем ты можешь помочь? У тебя топора и то нету…» — тотчас же спросил он себя как-то со стороны. И хотя выходило, что помочь он не мог решительно ничем, Перчонок заколебался: не вернуться ли обратно?

Вдруг мерин захрапел, шарахнулся от оврага и пустился во всю прыть. Перчонок не удерживал его. Затаившись в передке дровней, он ждал волков.