Михаил Лисин - Пути и судьбы

«Как хорошо, что она здесь», — подумал он и увидел себя и Сонечку в новом доме. Дом был белый и такой просторный, что, не видно ни стен, ни потолка, и вместо окон мерцает что-то непонятное. Это странное мерцание все ближе, все яснее…

«Соня!» — зовет он.

Ответа нет, лишь одно это мерцание.

«Соня! — кричит он встревоженно. — Ведь теперь мы вместе… Ведь у нас есть дом…»

Но Сонечка брезгливо оттопыривает губы, и это уже не Сонечка, а тетка ее — Варвара. Глаза у Варвары блестят, мерцают. И это уже не Варвара, а Игнат, и у него уже не одни глаза, а множество, и все они блестят, мерцают и надвигаются откуда-то снизу, из провала.

Перчонок закричал и вдруг увидел, что он лежит в кустах на самом краю оврага и его заносит снегом. Снег обволакивал, давил его, и хотелось вынырнуть из-под холодной тяжести, как из воды. Но он не мог пошевелиться, не мог двинуть рукой, чтобы отряхнуться.

А глаза все ближе, все ярче. Он лежал и мучительно силился понять, откуда и зачем эти блестящие глаза. И надо было вспомнить что-то очень важное. Вспомнить это важное ему мешали странные глаза, но они же и заставляли вспоминать. Внезапно он припомнил, что где-то поблизости умирает лошадь и он должен спасти ее.

«Вот почему эти глаза», — подумал он, невольно прислушиваясь к ее тяжелой возне и стонам. И такая жалость к лошади, такой ужас за нее, такой страх перед колхозниками разом охватил его, что сделалось горячо и больно в сердце.

«Нет, не дам… не отдам тебя, Боярыня…» — решительно подумал вдруг Перчонок, стараясь преодолеть в себе тоску перед опасностью и боясь, что те, со странными глазами, нападут раньше, чем он сможет защитить себя и лошадь.

Они появились из-за куста.

Сперва один, потом еще и еще. Они шли легкими осторожными прыжками. Они могли бы напасть сразу, но почему-то чуть не после каждого прыжка садились и то ли щелкали зубами, то ли громко проглатывали слюну. В них не было ничего страшного. И глаза их блестели как-то по-домашнему, напоминая то начищенные медные пуговицы, то горячие уголья. Плохо только то, что они блестят все ближе и ближе.

И тогда Перчонок пополз. Куда и зачем пополз, он еще не знал, он знал только, что надо ползти. И он полз до тех пор, пока не ткнулся головой о дровни. Тогда он вскарабкался на воз и, сев верхом на бревна, стал выворачивать ту размочаленную длинную палку, которой скручены веревки, скрепляющие воз. Вдруг закружилась голова, и он боялся, что упадет. И быть может, не удержаться бы ему на скользких бревнах, если бы там, в провале, не блестели хищным блеском волчьи глаза. Палка не подавалась, и он вспомнил, что где-то на возу должен быть топор. И вот он нащупал его. Разрубив веревки, он почувствовал, как бревна осели, и вдруг подумал, что если посильнее приналечь плечом, то верхнее скатится в овраг.

Волки шли смело и открыто, видя, что человек один и безоружен. Вот уже передний, судя по всему вожак, прыгнул на отвесный берег, и его глаза непримиримо встретились с глазами человека.

И как раз в это время Перчонок изо всех сил толкнул верхнее бревно. Может быть, потому что он не сводил глаз с волка, он не видел, как упало дерево, а лишь почувствовал, как оно скачками покатилось вниз, и услышал треск кустов.

Горящие глаза исчезли.

Но вот опять в кустах блеснуло, зашевелилось. Волки снова собирались в стаю. Предсмертная возня лошади, острый запах ее пота манили, влекли их на дорогу.

Перчонок выждал, когда они приблизятся, и свалил еще бревно. Оно ударилось концом в край оврага, подскочило, развернулось и, увлекая за собою снег и выворотни, с нарастающим шумом, грохотом и треском понеслось в провал. Когда шум обвала утих, Перчонок увидел, что волков нет.

Он ждал долго, может, час, а может, еще больше. Теперь волки не показывались, но они были там, внизу. Он хорошо слышал их грызню и подвывание.

— Вот вам!.. А вот и еще! — крикнул Перчонок и, задыхаясь, одно за другим скатил с воза два других бревна.

И тогда волки отступили.

Но Перчонок уже не мог остановиться. Весь в поту, в лихорадке, на грани помешательства, он толкал бревна в провал и кричал что-то одичавшим голосом. Туда же, в провал, метнул он палку, дугу, топор, кнутовище и уже выворачивал оглоблю, когда вблизи послышались крики.

Перчонок засмеялся, заплакал и, не разбирая дороги, побежал на голоса.

— Скорей, скорей!.. Она еще живая!.. — кричал он.

Чьи-то руки подхватили его, втащили в сани, кто-то крепко тер ему лицо жестким снегом, кто-то спрашивал его о чем-то.