Михаил Лисин - Пути и судьбы

По всем приметам, был он из тех счастливцев, которые по роду своей работы успели везде побывать, всего повидать, многому научиться и в двадцать с небольшим уже выработать вполне самостоятельный характер.

Даже в одежде у него было что-то самобытное. Полушубок словно бы стеснял его литую сильную фигуру, и потому Гречихин носил его немножечко небрежно. Полы сверху чуть откинуты, и снежно-белая опушка красиво выделяется. Рукава слегка засучены, меховые варежки завернуты, валенки закатаны. Ястребиной расцветки шапка сбита на бок, но не то чтобы чрезмерно лихо, а как бы с ясным сознанием того, что она сидит на хорошей голове и потому может позволить себе кое-какие вольности.

Гречихин оказался таким большим, что еле втиснулся в кабину, и его щупловатый тезка, зажатый в угол, сразу потерялся. Железно бормоча что-то сердитое, трактор тронулся. Все время двигая плечами, точно стараясь вжаться во все углы и выемки, Гречихин, легко перекрывая гул мотора, рассказывал внимательно слушавшему трактористу, что он приезжий, но теперь живет в Путятине, потому что там женился.

— Вот как! А на ком?

— На одной доярке. Полиной звать. Между прочим, теперь она завфермой.

— Ага, понятно, почему ты так расхлопотался, — усмехнулся тракторист. — Получил приказ от строгой женки.

— Ну насчет приказа ты хватил, а в целом подметил правильно, — сказал Гречихин. — Пока жена работала дояркой, жили, как говорится, душа в душу, а вот теперь возникли осложнения. Понимаешь, дали нам эту «елочку» с бору да с сосенки. Долгонько я с ней бился, но все-таки наладил. И все бы хорошо, да на испытаниях при доярках и председателе колхоза с доильным агрегатом случается авария. Елки-палки, вот тебе и «елочка»! Я и без того переживаю, а мое домашнее начальство вместо того, чтоб посочувствовать, с ходу начинает меня пилить то дольной пилой, то поперечной.

— Бабы они такие, — поддакнул тракторист. — Ну и как ты к этому отнесся?

— Как и подобает, — сказал Гречихин, скупо улыбнувшись. — «Кто я тебе, — говорю ей этак рассудительно, — муж или пиломатериал?» — «А это, — отвечает, — надо еще подумать». — «Ну тогда, — говорю, — пока подумай, а я пошел. На праздник не вернусь, не жди…»

— И ушел? От праздника? От молодой жены?

— Сам видишь. Я, брат, слов на ветер не бросаю. Да и надо людям доказать, что авария — случайность.

— А что же ненаглядная?

— Удерживать меня не стала, даже не спросила, куда я отбываю. Ей бы только своих доярок ублажить да коровам вымя молоком наполнить. И хотя в общем ничего в этом худого нет, образовался здесь, — Гречихин приложил руку к груди, — глубокий вакуум. Так что, брат, не советую тебе спешить с женитьбой. Еще успеется.

— Уж это точно, — согласился тракторист. — А почему же такое невезенье с этой «елочкой»?

— Во-первых, детали некомплектные, к тому же поручали это дело кузнецам, а не механикам. Но у меня не отобьется, я ее пущу. Уж если я за что взялся, не отступлю ни перед какими трудностями.

— А ведь это, пожалуй, так, — еще раз осмотрев своего спутника, согласно улыбнулся тракторист и, должно быть, для того чтобы придать своим словам побольше веса, добавил, насупив брови. — Закон!

— Только так, а не иначе, — решительно сказал Гречихин.

Когда до Помры оставалось километра полтора, на пересечении двух развороченных дорог сани внезапно накренились, и чуть не половина воза свалилась на обочину. Парень сердито сплюнул, а когда Гречихин взялся было за вилы, чтобы собрать солому, даже разворчался:

— Коли тебе охота вожжаться с возом, пожалуйста, наваливай, а с меня хватит. Ах, дуры-девки, испортили мне праздник. Ну ладно, я им, свистулькам, тоже удружу: позовут играть на танцах — ни за что не выйду.

Тракторист лукавил. Потому он и не стал «вожжаться с возом», что ему не терпелось поставить трактор под навес и пойти с гармонью по деревне. Он уже заранее принарядился и выпустил из-под козырька пушистой светло-серой кепки кучерявый чуб. Осталось только надеть полупальто с кожаной прошивкой по бортам и хлястику и фетровые в поскрипывающей коже бурки.

Дергая большие, скрытые под растрепавшейся соломой сани и при этом натруженно урча, трактор пополз вдоль поля. Случалось, он неожиданно проваливался и долго впустую крутил потерявшими опору гусеницами. Наконец, въехали в деревню, до того осевшую в снега, что огни светились как будто где-то в ямах. Из снежных ям залаяли собаки, послышались человеческие голоса, раздались удалые песни, и было ясно, что никто тут не ощущает неудобств. Близ какого-то по самую крышу вросшего в сугробы дома трактор начал разворачиваться, и Гречихин слез.