Михаил Лисин - Пути и судьбы

— Хорошо! — сказала она.

— Хорошо! — согласился он, и оба разом засмеялись — просто так! И вдруг утихли, пораженные красотой весенней ночи и странным, все нарастающим гулом на реке. Гул все усиливался. Что-то трещало, ломалось, распадалось с глухим нетерпеливым звоном.

— Подвижка! Извините, надо караван спасать! — вдруг закричал он и кинулся вниз по лестнице.

Внезапная подвижка льда разрушила земляную перемычку, льдом повредило два буксира, и Одинцов сделался тем страшно занятым, неуловимым старшим капитаном, которого все ищут, вокруг которого всегда народ. Дни и ночи он пропадал в затоне, и ей уже казалось, что он забыл о ней. Но нет, он не забыл. Когда стали снаряжаться в рейс на Вохму и Великанов с Крохиным не захотели «вожжаться с бабой», он настоял. Но вместо благодарности она неожиданно для самой себя наговорила ему кучу неприятных слов. Да так и пошло… Она нападала, он отбивался, и, если бы кто-нибудь сказал им, что эти стычки в действительности сближают их, они бы не поверили. Не поверили бы они и тому, что сближает их и сама спадающая вода. А между тем все это было так. И лучше их самих понимал это Аверьян Низовцев, неожиданно оказавшийся почти без дела и очень этим тяготившийся. Невольно опасаясь, как бы увлекшиеся капитаны не потеряли бдительность, он, не выдержав, прямо предложил свои услуги Одинцову.

— Спасибо, но мне лично пока не требуется: сами с усами, — усмехнулся тот. — А вот Елену надо бы сменить — пусть передохнет немножко.

— То-то надо бы, да разве сладишь с ней, упрямицей? Ты бы приказал ей как старший капитан…

— Какие там приказы! Нет, уж ты как-нибудь сам, да смотри не нагруби…

— Грубость не по нашей части, мы с дамами вести себя умеем, — сказал Низовцев и, должно быть, для того, чтобы ни у кого в этом не было сомнений, обратился к Симаковой необычайно вежливо и дипломатично:

— Ну как, Васильевна, водичка-то все убывает?

— Убывает, убывает, Аверьян Иванович. Все нервы вымотала эта Ветлуга, не говоря уже о Вохме!

— Так, так, Васильевна. Я вот ветлуга́й, а прямо тебе скажу: нету моей моченьки…

— Вы идите отдыхайте: я тут одна побуду…

— Что ты все одна да одна? Чай, поди умаялась…

— Ничего. Вот скоро на Волгу выйдем.

— Да, да, теперь уж скоро, ну, а все же ты бы малость поспала, нельзя же так. Дивуй бы некому сменить.

— Простите, Аверьян Иванович, но хочется самой суда в просторы вывести.

— Просторы-то просторами, а видать тебе Ветлуга с Вохмой по сердцу пришлись.

— Не знаю, может быть. Во всяком случае, я как-то с ними подружилась, а дикарку Вохму, наверно, не забуду никогда. — Симакова с минуту помолчала. — А интересно, как это лось с медведем очутились там на диком островке?

— Игра стихийных вод. Я примечаю с некоторых пор, что водная стихия играет не только неразумными зверями…

— Ну это вы опять не в тот фарватер, Аверьян Иванович…

— Как же это так не в тот? — запротестовал Низовцев. — Кому-кому, а уж лоцману-то надо знать, на какой фарватер стано́вится его подшефный капитан. Да и то сказать: коли уж с речками можно подружиться, то почему бы мне не подружиться с хорошими семейными людьми?

— Волга! Волга! — вдруг закричала Симакова. — Самый полный вперед!

— Вперед! Вперед! — подхватил из своей рубки Одинцов.

И в это время как бы распахнулись огромные ворота в да́ли, в гладкую текучую безбрежность. Это плавно и могуче лилась Волга.

Она прибывала.

По ночам пароходы гудели особенно гулко и протяжно.

От гудков Иволгин просыпался и невольно взглядывал в окно на Волгу. Навстречу ему медленно двигались огни. Пароходы возвращались из далеких рейсов. Они несли с собою таинственные запахи больших портовых городов, веселый, волнующий говор незнакомых, но чем-то родственных ему людей, их длинные, плавно покачивающиеся палубы сулили радость встреч.

Были встречи и у него. В ту весну Иволгин чувствовал себя рекою, вылившейся из берегов. Он безумствовал. Не спал ночами, сочинял стихи. Подписи под стихами он не ставил, зато над каждым обязательно приписывал: «Волжанке». Волжанка — студентка Горьковского мединститута и дочь капитана парохода «Русь», на котором он ехал по своим газетным делам, — читала его послания штурману Привалову.

Тогда он перешел на прозу. Написал очерк о команде парохода. Всех хвалил, а Привалова изобразил самовлюбленным карьеристом. Ей очерк не понравился. Она считала, что он оклеветал Привалова.