Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Общее нестройное «ура» прогремело по залу.

Тосты следовали один за другим, но их уже не слушали… Марийка продолжала прислуживать гостям. Ноги ее дрожали. Она все время поглядывала на Ясенского, следя за каждым его движением. Нетерпение ее возрастало. Бледность сменилась румянцем, щеки горели как маков цвет.

«Скорей, хотя бы скорей»… — думала Марийка. Ее возбуждение, беспокойные взгляды, устремленные на Ясенского, не укрылись от внимания Аделаиды Александровны.

«Эта девчонка окончательно сошла с ума, — с негодованием подумала Аделаида Александровна. — Этого еще недоставало, чтобы горничная… Сейчас выведу ее и надаю пощечин. Пьяна она, что ли?»

Аделаида Александровна уже приготовилась осуществить свое намерение, но в это время Август Эдуардович встал из-за стола, и вслед за ним один за другим стали подниматься гости, готовясь перейти в зал.

Жена полицмейстера, толстенькая, веселая, черноглазая, порхающей походкой подлетела к роялю, опустилась, шелестя шелковым платьем, на стул, ударила пухлыми пальчиками по клавишам.

Гости быстро разделились на пары. Начались танцы.

Марийка увидела, что Ясенский, ведя под руку большого начальника, направился к выходу. Не думая о последствиях, она устремилась за ним со всех ног, догнала обоих начальников в коридоре.

— Что тебе, девочка? — по обыкновению сияя своей небрежной улыбкой, спросил Владислав Казимирович.

Оба начальника остановились, хмельными глазами с любопытством разглядывая Марийку.

— Какая славная девочка! — проговорил Август Эдуардович. — Дорогой друг, такая горничная в доме может стать опасной.

Штригер-Буйновский захохотал.

Марийка раскраснелась, глаза ее сверкали. Протянув Ясенскому письмо Полуянова, она, торопясь и задыхаясь, заговорила:

— Владислав Казимирович… Помогите… Мама просила передать… Арестовали моего отца… и брата Володю… Прошу вас, заступитесь.

— Какое письмо? Кого арестовали? — все еще не улавливая смысла Марийкиной просьбы, переспросил Ясенский.

И вдруг Марийка с плачем повалилась к ногам Штригер-Буйновского.

— Заступитесь… Спасите папу…

Владислав Казимирович бросился поднимать девушку.

— В чем дело? Встань, встань… Как не стыдно? Да встань же…

Марийка встала, всхлипывая, плечи ее вздрагивали. Штригер-Буйновский изумленно и чуть недовольно смотрел на нее. Эта неприятная сцена напомнила ему натиск женщин у подъезда любительского театра.

«Никуда не скроешься от этих слез, — с досадой подумал он. — Всюду просители… Право же, это становится невыносимым».

— Любезный Владислав Казимирович, — проговорил он насмешливо и вместе с тем подчеркнуто вежливо. — Мне сегодня особенно неприятно, да еще в вашем гостеприимном доме, заниматься жалобами. Думаю, что вы разберетесь в делах вашей горничной сами.

И Штригер-Буйновский, еще раз окинув взглядом плачущую Марийку, круто повернулся, заложив за спину руки, и, сутулясь, слоновьей походкой двинулся назад в зал, откуда все громче доносилась веселая, словно скачущая музыка.

Закрыв передничком покрасневшее лицо, Марийка стояла перед Ясенским, полумертвая от страха. Ей казалось, что она допустила какую-то ошибку, что гнев хозяина сейчас обрушится на нее.

Ясенский и в самом деле только покрякивал от ярости, поминутно прикладывая к породистому носу надушенный платок. Эта девчонка, которую он так рискованно баловал, неуместной выходкой могла испортить все дело, а главное — так удачно завязавшуюся дружбу с начальником дороги.

Только случайность спасла его от публичного скандала. Он уже готов был накричать на Марийку, прогнать ее, но, увидев жалкое, мокрое от слез и все-таки прелестное личико, выхватил из рук горничной письмо Полуянова, быстро пробежал глазами и, оглянувшись, — нет ли поблизости Аделаиды Александровны, — строго сказал:

— Иди умойся и сейчас же вернись к столу! И никому ни слова о том, что разговаривала со мной… — Он сердито повращал глазами. — Ну! Живо! А я разберусь во всем…

Марийка вытерла слезы, благодарно блеснула черными глазами.

— Спасибо, Владислав Казимирович… — и легонько присела, как учила ее хозяйка.

Ясенский еще раз оглянулся, похлопал ладонью Марийку по смуглой и все еще влажной щеке.

— Передай матери, что я сделаю все, что от меня зависит…

Уверенным шагом он направился в залу.

«Черт возьми этого Сосницына… Надо его уговорить. Не такие уж большие преступники этот Дементьев и его сын, какой-то сопливый мальчишка», — думал он, а в воображении все еще стояло заплаканное лицо девушки, полные слез глаза…