Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Слезы застилали глаза Варвары Васильевны, но она крепилась. Марийка еще не знала, что случилось. Она тут же в вестибюле повисла на шее матери, проводила ее в свою каморку.

Варвара Васильевна рассказала о несчастье. Марийка растерялась. Арест отца и Володи в первую минуту показался ей выдумкой. Варвара Васильевна вынула письмо.

— Проведи меня, доченька, к главному нашему начальнику, к Ясенскому… Я попрошу его за отца и Вольку.

Только тут Марийка поняла, какая большая беда свалилась на семью. Медлить было некогда.

— Давай, мамка, я сама… Там гости, генералы всякие и начальники. Тебя не пустят. Ты посиди, а я сбегаю.

В это время где-то далеко по коридору сердитой трелью рассыпался звонок, и Марийка, схватив письмо, выбежала из каморки.

«К нему, только к нему… Он такой добрый… Он не откажет», — с надеждой думала она. Марийка уже видела, как важный и всегда ласковый Ясенский читает письмо, потом тут же велит выпустить отца из тюрьмы.

Аделаида Александровна, голубоглазая бледная женщина, остановила Марийку у входа в гостиную.

— Ты куда запропала, милая? — спросила она недовольно. — Иди к столу. Сейчас же!

— Ко мне мать приехала… — начала было Марийка, но хозяйка капризно перебила ее:

— Что такое? Ты же знаешь — у нас гости… И всяких родственников на время оставь…

Марийка чуть присела, как учила ее Аделаида Александровна, и побежала в столовую.

В окрашенной под светлую бирюзу столовой было людно и шумно. За столами, составленными в виде буквы «П» под бронзовой люстрой, обедали гости. Звенела посуда, звякали ножи и вилки, то и дело слышались тосты в честь юбиляра. Август Эдуардович, словно каменный идол, возвышался в центре стола. Ясенский сидел с ним рядом. Среди штатских мундиров начальников выделялись своим военным парадным видом ротмистр Дубинский, Сосницын, полицмейстер…

Женщин было шесть, кроме хозяйки, — это были жены начальников участков, полицмейстера и Дубинского. Но скудость женского общества ничуть не отражалась на настроении гостей. Кое-кто уже изрядно захмелел, оживление за столом росло с каждой минутой. То и дело слышался перезвон бокалов, смех.

Марийка вошла в столовую и ощутила робость… Как она подойдет к Ясенскому и станет просить его? Возле него сидит такой важный начальник, что сам барин разговаривает с ним не так, как с другими. «Подожду до конца обеда. Тогда выберу минутку и суну письмо», — решила Марийка.

Она стояла недалеко от стола, ждала, пока ей что-нибудь прикажут. Слуг в доме Ясенского было всего трое; за столом прислуживали дряхлый Никита, толстая кухарка, и помогать им должна была Марийка.

Сердце ее билось часто и сильно. К горлу подступали слезы. Судьба отца и Володи представлялась ей все более ужасной, и она негодовала, что вот эти веселые, сытые люди едят, пьют и смеются, не думая о горе людей, о том, что отец ее сидит в тюрьме и жандармы избивают его.

Никита сердито окликнул девушку, зашипел:

— Ты чего глаза вылупила? Не видишь — подавать надо!

Марийка стала подавать какой-то соус. Голоса гостей слились для нее в пестрый раздражающий гул, руки тряслись, проливая на скатерть подливку. Иногда ей казалось, что сердце ее не выдержит и разорвется на части.

— Господа! — вставая и поднимая бокал с золотистым пенящимся шампанским, крикнул Шатунов. — Я предлагаю свой тост за талантливого руководителя всей Н-ской дороги, светило технической железнодорожной мысли, нашего дорогого гостя, юбиляра Августа Эдуардовича Штригер-Буйновского! И еще я пью за его друга — нашего общего любимца, друга рабочих, Владислава Казимировича Ясенского.

— Да здравствует служба пути! — как молодой петушок, прокричал не в меру подвыпивший Станислав Чарвинский. Он подобострастно смотрел на начальника дороги и своего шефа, Ясенского.

— За службу тяги! — отозвались с другого конца стола.

Звон бокалов смешался со смехом. Гости вели себя все непринужденнее. Никита продолжал подносить бутылки с шампанским и мартелевским коньяком. Тосты уже не принимались всерьез, и только когда упоминалось имя начальника дороги, все почтительно обращали к нему взоры, умолкали.

Над столом вдруг поднялась могучая фигура. Все притихли. Август Эдуардович поднял бокал.

— Господа! — раздался его гулкий внушительный бас. — Я пью за здоровье тех служащих, которые готовы оказать нам поддержку. Это они избавили дорогу от бедствий всеобщей стачки! Я пью за процветание и успех нашей дороги, за единение всех ее технических сил — от рядового десятника до инженера! Я пью за торжество прогресса и разума, господа, а носителями прогресса на дороге является техническая интеллигенция. Я пью за железнодорожную интеллигенцию, господа! Ура!