Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Священник дребезжащим голоском тянул молитвословие, дьякон оглушительным басом возглашал многолетие царствующему дому и «дому сему», певчие подхватывали. Под сводчатой крышей депо мощно гремели переливы хора.

Ладанный дым сливался с гарью курного угля, першил в горле молящихся. Люди кашляли, чихали, вполголоса делились впечатлениями о начальниках, о молебне. Где-то за толстой стеной вагонного сарая зычно перекликались паровозные свистки, заглушая певчих.

У самого края помоста стояли Дубинский и Сосницын. Первый — тонкий, надушенный, в парадной новенькой шинели и каких-то особенных, ослепляющей белизны, перчатках; Сосницын — небрежно одетый, как всегда, сутулый, с выдвинувшейся вперед нижней челюстью и тупо уставленными в одну точку глазами.

Август Эдуардович наклонился к Ясенскому:

— Знаете, Владислав Казимирович… Церемониал всяких освящений и молебнов гипнотически-успокаивающе действует на умы русских людей. Наш молебен очень кстати. Вы посмотрите на эти умиленные лица…

Лица, действительно, у большинства были умиленные, трогательно торжественные, а у некоторых даже елейные. Так благозвучно пел хор, так проникновенно гремел голос дьякона, что молебен словно омывал сердца служащих.

Когда дьякон провозгласил грозное осуждение «врагам и супостатам», а хор снова грянул «аминь» — все задвигались, заволновались. Через толпу пробирался машинист Илья Ильич Ступин, тщательно причесанный, с моложавым лицом и благообразной серенькой бородкой, неся перед собой покрытое парчевой салфеткой блюдо. На груди его висел кусок картона с надписью: «Жертвуйте семьям павших воинов». За ним шел другой, не менее почтенный старик, с перевязью через плечо, на которой крупными буквами было вышито: «Престарелым вдовам и инвалидам Н-ской железной дороги».

В дальнем углу между вагонными скатами тихо разговаривали двое деповских рабочих. Низкий, коренастый, с лысинкой на макушке и бурыми прокопченными усами, совсем закрывавшими рот, бурчал на ухо соседу — круглоликому малому:

— Молись, Афоня, может быть, боженька даст нашему брату-самоеду восьмичасовой рабочий день.

— Они нам уже дали, — мрачно ухмыльнулся молодой рабочий. — Ты, Вася, крестись… Слыхал про Остапа Трубина? На днях отправили его куда Макар телят не гонял… А жинка его лежит колодой — паралик хватил… А Андрюшка, сын Остапа, пришел в депо, сел на паровоз да с горя и въехал на вагоны. А какой машинист был… Вот и сгинули Трубины… Идем, что ль, отсюда. Ну их с молебствием ихним… Гайку им в дыхало!..

Рабочие, бесцеремонно расталкивая конторских служащих, направились к выходу. Молебен заканчивался. Певчие пели последние стихиры, священник кропил смирившихся железнодорожников святой водой. Догорали, отекая воском, свечи…

К Штригер-Буйновскому на цыпочках подошел Мефодий Федорович.

— Ваше превосходительство, рабочие и служащие Подгорского узла желают поздравить вас со славным десятилетием вашей прекрасной деятельности на благо дороги. Они ждут вас после молебна в железнодорожном театре.

— Отлично, отлично, — сказал Август Эдуардович и первым грузно сошел с помоста. За ним последовали остальные.

Священник уже снимал епитрахиль и ризу, служка тушил свечи, какие-то румяные молодые люди в суконных поддевках и ярко начищенных сапогах выносили хоругви…

В любительском театре, где так досталось недавно устроителям противозабастовочного собрания, ожидало человек сорок служащих. В большинстве это были конторские работники.

Мефодий Федорович произнес выученную наизусть речь, восхваляющую добродетели Августа Эдуардовича. Лысенький, бледный старичок в длинном до колен сюртуке поднес начальнику дороги витиевато украшенный адрес в богатой папке, оправленной в серебро. Произнося длинную фразу, он не докончил ее, запутался, прослезился…

Август Эдуардович растрогался, обнял старика и поцеловал в желтую лысину. Все долго и шумно аплодировали. Чествование любимого начальника закончилось краткой, но, по обыкновению, горячей речью Штригер-Буйновского.

Всем присутствующим на торжестве он тут же обещал новогоднюю премию в размере, зависящем от заработка. Это вызвало новую бурю восторга. Начальника дороги вынесли из театра на руках, усадили в коляску. Август Эдуардович и все приглашенные уехали на торжественный обед.

Приехав в Подгорск, Варвара Васильевна тотчас же отправилась к Ясенским.

Она не видела Марийку два с половиной месяца и еле узнала в чистенькой нарядной барышне свою босоногую загорелую дочку.