Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Охранный поезд мчался к Подгорску. Дробно и глухо перестукивали на стыках колеса.

Всю ночь не спала Варвара Васильевна. Беспокоило внезапное исчезновение Володи. К утру беспокойство сменилось отчаянием. Едва рассвело, она, накинув шаль, вышла из будки. Жандарма на переезде не было. Густой туман надвигался со степи холодными влажными волнами.

Дежуривший у шлагбаума незнакомый ремонтный рабочий, молодой парень, проводил ее удивленным взглядом. Варвара Васильевна нетерпеливо зашагала к станции.

Придя на Овражное, она первым делом кинулась к запасному пути, где стоял охранный поезд. Но путь был свободен — поезд ушел. Это так поразило Варвару Васильевну, что она тут же бессильно опустилась на мокрый от росы рельс и просидела, пока не взошло солнце. Туман медленно рассеивался, — красноватые лучи озаряли пустынную станцию.

На платформе стоял Евстигнеич. Он узнал Варвару Васильевну и подошел к ней.

— Ты чего бродишь тут, Дементьева? Поезд? Поезд ушел в Подгорск еще ночью. Повезли твоего Фому и заодно с ним и сынка твоего…

У Варвары Васильевны подкосились ноги.

— Ну, ну — смутился жандарм. — Вот и скисла… Эх, бабы!.. Беда с вами… Вставай, что ль, тетка!

Евстигнеич стал поднимать Варвару Васильевну; ноги ее подгибались, рыдания сотрясали тело.

Евстигнеич сокрушался.

— Эх, беда!.. А все сами виноваты. Ведь учены уже! Нет, опять заварили кашу. Сиди себе, служи потихоньку. Нет — обязательно надо лезть куда не следует. Фоме-то твоему зачем соваться в это дело? Безрукий, а туда же. Да и парнишка… Парнишка-то зачем?

Евстигнеич, как всегда, был настроен миролюбиво и хотел лишь одного — чтобы на его станции никогда не было никаких забастовок и происшествий: они мешали ему наслаждаться домашним покоем, своим маленьким хозяйством — свинками, телятами, индюшками, курами, коих он развел за десять лет службы на Овражном такое множество, что они бродили по путям целыми стадами, и часто после прохода поезда на путях оставались белые комки раздавленных кур, гусей.

— Мой совет тебе, Дементьева, — поддерживая Варвару Васильевну, говорил Евстигнеич, — иди ты к мастеру и проси его, чтобы написал он прошение на имя господина ротмистра… Так, мол, и так. Тридцать лет честно проработал Фома в путевых сторожах, ни одного проступка не имел… И что, мол, просим смиловаться, сделать ему освобождение. И с этой бумагой поезжай-ка ты в Подгорск к его высокоблагородию господину Дубинскому, а еще сподручнее — к начальнику охранного поезда. Иди-ка с богом.

И Евстигнеич подтолкнул Варвару Васильевну. Заливаясь слезами, — она пошла к казарме дорожного мастера. Весть об аресте Володи отобрала у нее последние силы; она еле крепилась, чтобы снова не упасть…

Антипа Григорьевич снаряжал артели на ремонтные работы; стоя у калитки с шаблоном в руке, отдавал приказания. Варвара Васильевна подошла к нему. Мастер сердито посмотрел на переездную сторожиху, но выслушал ее бессвязные причитания внимательно.

— Ничего не могу поделать, Варвара, — заговорил он, пощипывая бородку. — И мне жалко Фому. Но начальство — что с ним поделаешь, так?

Полуянов тоже долго журил Дементьева за недопустимый проступок…

— Подвох он мне сделал, Варвара, так? Большую шпалу под меня подложил. И от начальства мне неприятность, так? И тебя из будки придется удалить.

Варвара Васильевна молча слушала.

— Ишь, додумался до чего! — негодующе хрипел Антипа Григорьевич. — Ты, баба, ничего не понимаешь, так? А ведь они, эти самые, что подняли бунт, против самого царя идут. И как я буду просить за Фому перед начальством, если он хоронил в своей будке забастовщика. Так?

Антипа Григорьевич помолчал, гневно закончил:

— И не проси… Марш домой и жди, что тебе прикажут.

Сторожиха, закрыв лицо шалью, пошла прочь.

— Погоди! — сердито окликнул ее Антипа Григорьевич.

Варвара Васильевна остановилась, обернулась. Не по-стариковски зоркие глаза мастера беспокойно бегали под нависшими седыми бровями, взгляд их был устремлен куда-то в сторону. Антипа Григорьевич постучал стальным шаблоном о камни.

— Слышь, Варвара, ведь твоя дочка служит у Ясенского в прислугах. Я напишу ему насчет Фомы. А ты с этим письмишком поезжай к Ясенскому, так?

— Спасибо, Антипа Григорьевич, — обрадовалась Варвара Васильевна.

— Пойдешь к своей дочке, так? Ну и сунешь ей письмо. И пусть дочка просит. Одна просьба — к разуму, другая к сердцу, так? Деньги есть у тебя? Держи! — Антипа Григорьевич порылся в кожаном вместительном кошельке и, все время отводя глаза в сторону, подал Варваре Васильевне серебряный рубль.