Мира Смирнова - За окнами сентябрь

Они подошли к метро. Тут было оживленно: раскачивались стеклянные двери, выпуская и заглатывая потоки людей. Спешили матери семейств с тяжелыми сумками, в которых зеленели первые весенние радости — огурцы, капуста, салат. Неторопливо шли мужчины с портфелями, наслаждаясь вечерним теплом. Шурка внезапно остановилась, жадно всматриваясь в двух пожилых мужчин, — они двигались медленно, о чем-то разговаривая.

— Кто это? На кого ты смотришь? — спросила Римма.

— Все Валерочку моего выглядываю… Валерочку Никифорова… Увижу со спины — похож, и бегу, и бегу… мне б хоть разочек на него поглядеть… — с тоской говорила она. — Да где? По улицам-то, верно, и не ходит, на машинах ездит. Главным инженером на своем заводе работает, — с гордостью сообщила она.

— После развода ты его больше не видела?

— В шестьдесят третьем, когда мамашу хоронили. Ко мне баба из ихнего дома прибежала, сказала. Ну я и пошла. Седоватый, хромой, худущий, а для меня — лучше нет. На супругу посмотрела: невидная, завалященькая, — скривилась она, — от такой увести — раз плюнуть! Да сын у них. От сына не уйдет. Родила б тогда, никуда б не делся. Про барахло и не вспомнил бы… До войны говорила: «Куда нам дите? Площади своей нет, получаем мало…» А потом докторша сказала: не будет у меня детей — абортов много перенесла…

— Я поеду, Шура, — прервала ее Римма.

Шурка замолчала, потом грустно спросила:

— Не придешь больше? — и сама же подтвердила: — Не придешь. И к себе не зовешь.

Римма молчала.

— Почему это люди от меня, как мячик от стенки, отскакивают? Я ко всем с добром, а за целую жизнь никто не прилепился. Все думаю: для чего на свете жила?

«Поздно спохватилась…» — с грустью подумала Римма.

— Вот все у меня есть, а жить ни на грамм не хочется! Ну, прощай, подруга. Теперь уж на том свете свидимся, — печально проговорила Шурка.

Римма молча кивнула и стала быстро подниматься к входу. На последней ступеньке что-то заставило ее обернуться: Шурка стояла на том же месте, смотрела ей вслед, вся ее фигура выражала безысходность. Увидев, что Римма смотрит на нее, она рванулась вперед, Римма испугалась, что она догонит, и, лавируя в толпе, поспешно встала на эскалатор, побежала по нему вниз и успела втиснуться в переполненный вагон.

На душе было скверно.

Она проехала одну остановку, вышла на Технологической, чтобы пересесть на другую линию и ехать к своим «выселкам», которые давно уже перестали быть выселками, а стали большим современным городом.

После смерти матери Римма не захотела оставаться в своей квартире и переехала в другую, в новый район.

Пропустив один поезд, она ждала у остановки первого вагона следующий. Поезд подошел. Выходящая толпа накренила вагон, а толпа входящих нетерпеливо рвалась внутрь. Римма подумала, что ей снова не сесть, но тут услышала знакомый голос: «Рисанна!» У нее потеплело на душе. Она повернулась на голос и увидела, что ее окликает высунувшийся из кабины машинист. Римма узнала своего бывшего ученика Юру Киселева.

— Рисанна, — повторил он, — садитесь ко мне, в вагоне вас задавят. И поговорить надо. Все звоню, никак вас не застану.

Римма вошла в кабину, Юра откинул от задней стенки сиденье, усадил ее, строгим голосом сказал в микрофон: «Не держите двери! Не задерживайте отправление поезда!» — и они отбыли от Технологической.

Где только Римма не встречает своих ребят! Кем только они не стали! Иные просто завзятые театралы, не пропускают ни одной премьеры, а потом звонят ей выразить свое восхищение или возмущение. Другие, невзирая на солидное служебное положение, семьи, играют в народных театрах, коллективах самодеятельности.

Для многих она осталась советчиком, другом. «Девочки» забегают к ней посоветоваться о сердечных и семейных делах. «Мальчики» — о сложных ситуациях, о воспитании детей. Ее зовут на свадьбы, новоселья и дни рождений. И если она отказывается — настоящая обида: «У Лени вы были, а ко мне не можете?»

«Нет, все-таки мне хорошо живется», — думает Римма, сидя в кабине и с интересом осматриваясь: полумрак, только светятся лампочки приборов, поезд летит по тоннелю, и вдруг в большом смотровом окне светлеет и, как картина в раме, возникает ярко освещенная станция, они влетают в праздник.

На конечной станции, проспекте Ветеранов, Юра выпускает Римму, предупреждая, чтобы она никому не рассказывала, что он привез ее в кабине, — посторонних возить запрещено.

— Хотя какая вы посторонняя, — добавляет он, — вы мне — своя. Послезавтра у меня выходной, я позвоню. Можно?