Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Проснитесь, пожалуйста! — услышала она голос мальчика. — Агафонова идет.

Родной человек опять ушел в небытие, Римма открыла глаза и увидела мальчика. Он подбежал к ней и быстро прошептал:

— Не говорите ей, что я уходил, ладно? Она не велела вас одну оставлять.

В дверь вдвинулась громоздкая женщина в плаще и на ходу заговорила:

— Давно ожидаете? Отгул у меня, а все равно отдыха нету. Все им покажи, во все носом торкни. — Она шла тяжело ступая, странно нахохлившись и по-птичьи прижав голову к правому плечу. — Жарища, — продолжала она. — Коляня, мальчик хороший, ты тут посиди, а я пойду плащ скину, — заискивающе улыбнулась она. — Я тебе бананчиков-апельсинчиков прихватила, — и вышла.

Что-то знакомое проступило в ее расплывшемся лице. «Я ее знаю… видела… — напряженно вспоминала Римма и чуть не вскрикнула: — Шурка? Конечно, Шурка, украсившая себя героической легендой. Скорей уйти!.. А как?.. — торопливо соображала Римма. — К черту обмен… Не хочу с ней связываться… Только бы она меня не узнала».

Шурка вошла в красном нейлоновом халате.

— Вы, дама, площадь мою смотрели — лучше не бывает. За нее квартиру хочу, да не живопырку, а чтоб в старом фонде, настоящую. Обстановку мою видите? Вещи старинные, больше тыщи стоят. — И значительно добавила: — В наследство получено.

— Как… в наследство?! — вырвалось у Риммы.

— В блокаду соседок своих спасала… — начала было Шурка и вдруг замолчала, напряженно вглядываясь. В глазах ее появилось тревожное, вспоминающее выражение. — Очень мне ваша личность знакома… — неуверенно проговорила она, — будто виделись когда…

Мальчик вскочил со стула, с интересом уставился на Римму, ожидая ее реакции, и она сухо ответила:

— Виделись, Шура, не раз, не два… Ты сейчас про «наследство» сказала…

— Господи! — не своим, рыдающим голосом крикнула Шурка. — Римка! Подружка моя золотая! — Она сорвала ее с кресла, заключила в объятия, тискала, мокро целовала, приговаривая: — Вот радость-то! Вот ведь как! Сестренка моя названая!

Своей бурной радостью она явно хотела заставить Римму молчать, придать их встрече другой характер. Римма задыхалась в тисках объятий, пыталась вырваться, но хватка у Шурки была мертвая. Наконец та разомкнула руки, Римма, глотая воздух, рухнула на стул, а Шурка, не переведя дыхания, обрушила шквал слов:

— Встретились-то как, а, Коляня, мальчик хороший, ни в одной своей книжке про такое не узнаешь. До войны на одной площадке жили, бывало водой не разольешь… Блокаду вместе бедовали… Последней крохой делилась… А как отправили меня после ранения, письма ей слала, слала — ни тебе ответа, ни привета, вернулась домой — дома нашего нету… Ну все, думаю, пропала моя Римаха… Уж выла я, выла, слезами изошла!.. А она — надо же! — тут, живая…

…Шурка и сама не понимала, что кричит. При виде Риммы ее охватила паника: сейчас, сию минуту от одного Римминого слова рухнет ее «героическое прошлое» — шаткий фундамент, на котором держалась незадачливая Шуркина жизнь. Поэтому она продолжала выкрикивать об их необыкновенной дружбе, о том, что «смертушку от Римки отвела», про судьбу свою злосчастную — «как супруг Валерий Матвеевич геройской смертью помер, только она, Римма, светом в окошке осталась…».

Пронзительный голос впивался в голову, в уши. Под чугунными столбами ее ног потрескивал паркет. На багровом лице быстро двигался накрашенный рот, складывавшийся то в скорбную гримасу, то в сияющую улыбку, а в глазах жил страх. Все это, вместе с прижатой к плечу головой, производило жутковатое впечатление какого-то трагикомического балагана.

— Тетя Шура, успокойтесь, не надо… — испуганно сказал мальчик, дергая ее за рукав халата, — я вам сейчас воды принесу.

— Не надо водички, Коляня, мальчик хороший, от радости зашлась. Иди, мальчишечка, вот витаминчиков бери и иди. — Она сунула ему в руки сумку.

— Спасибо, тетя Шура, вы же знаете… мама не позволяет. — Мальчик аккуратно положил сумку на стул.

— А ты скушай, пока ее нет. Бери, бери, мой сладкий, не обижай! — Она повесила сумку на руку и, ласково обняв, повела к двери, приговаривая: — С витаминчиков сильным станешь, красивым.

Закрыв за ним дверь, она слезливо проговорила:

— Веришь, Римка, одна радость мне — мальчонка этот. Нутром к нему прикипела. Что хошь для его сделаю… Все отдам! А сволочуги, жильцы наши, обмены затеяли, чтоб увезти его от меня. Спервоначала отдельно менялись, а я, как обменщики придут, шум сделаю, скандал, те и ходу! — Шурка злорадно захохотала. — Увидели они — не выходит, стали меня по-хорошему уговаривать: дескать, давайте все меняться. Я для виду и согласилась. А мне хоть какие хоромы давай — не поеду.