Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Умид пришел на остановку и вскочил в автобус, когда он уже тронулся. Людей было не меньше, чем сельдей в бочке. Не было возможности даже слегка пригнуться, чтобы посмотреть в окно. Пришлось то и дело спрашивать у кондуктора, скоро ли ему выходить. Наконец объявили его остановку, и он, словно вытолкнутый сжатым воздухом, выпрыгнул на дорогу.

Вдалеке от городской сутолоки и шума, среди необозримого зеленого моря хлопковых полей белым островком скучились несколько домиков. Вдоль прямой как стрела асфальтированной дороги, ведущей к ним, шелестят и похлопывают ладошками листьев серебристые тополя. Справа от дороги шумит, пенясь, горный сай.

Поля разбиты на симметричные квадратные участки — карты, обозначенные по краям рядами часто высаженных тутовых деревьев, ветви которых каждый год обрубают для подкормки шелкопряда. Вдали, по ту сторону потока, несущегося, как пришпоренный аргамак, сквозь утренний туман, повисший словно прозрачный занавес, вырисовывается на фоне бледно-голубого знойного неба гряда Чимганских гор.

В траве вдоль дороги звенят цикады. В ослепительной выси, где-то прямо над головой, заливается невидимый жаворонок. Еще утро. Еще прохладно. А поднимется солнце повыше, перестанут носиться над хлопком ласточки и беспокойные воробьи прекратят суетливую возню в тополиной листве. К полудню будет царить тишина кругом. Стоит заглянуть саратану, как тут же все живое прячется в тень.

И люди спешат справиться с работой на поле поутру. Вон по междурядьям хлопчатника, подступающим к самой дороге, от куста к кусту, к каждому из которых подвешены маленькие белые таблички, ходят пригнувшись люди в широкополых соломенных шляпах. Они что-то внимательно рассматривают и, подложив под блокнот сумку, висящую на ремне, ведут какие-то записи.

В конце дороги ряды тополей полукружьями разбегаются в обе стороны, открывая небольшую площадь перед трехэтажным белым зданием научно-исследовательского института селекции. Поодаль, сквозь зелень деревьев, видны коттеджи, в которых живут, наверное, работники института. Ни души нигде. Умид даже приостановился, припоминая, не выходной ли сегодня. Не сразу догадался, что на улице потому-то и не видно никого, что в недрах этого белого островка, резко выделяющегося среди зеленого моря, ключом бьет жизнь. Когда-то шейх Саади говорил, что нельзя принимать желтеющие вдали низкорослые тугаи за тихие и спокойные места — среди этих желтых, опаленных солнцем камышей водятся и трусливые шакалы, и грозные тигры, способные разорвать в клочья незадачливых удальцов, и благородные олени…

В сторонке, на небольшой площадке, стояло несколько новых моделей сельскохозяйственных агрегатов: культиваторы, опылители, разравниватели, хлопкоуборочные машины, которым предстояло пройти первое свое испытание на полях этого института.

Умида неожиданно охватило сильное волнение, даже боязнь перед тем неведомым, что поджидает его за этой массивной желтой дверью, которую он отворит через несколько минут. А сейчас, чтобы немного успокоиться и заново припомнить, что он собирался сказать людям, от которых сейчас зависит вся его дальнейшая жизнь, Умид в задумчивости дошел до края площади. Что-то ослепительно сверкнуло перед ним, словно на землю упал осколок солнца. Подойдя ближе, он увидел стеклянную крышу большущей оранжереи. В ней и зимой и летом при постоянной температуре выращиваются кусты хлопчатника всех сортов мира…

Умид зашел в просторное, казавшееся после яркого солнечного света сумрачным фойе, обдавшее его прохладой. От самого входа, изгибаясь гармошкой на мраморной лестнице, белоснежной, как хлопок, вела наверх широкая плюшевая бордовая дорожка, скрадывавшая звуки шагов. И все же каждый шаг Умида отдавался гулко и четко, словно под сводами священного храма. А может, ему так казалось. Хотелось снять туфли и пройти босиком, чтобы не мешать людям, работающим за этими плотно притворенными дверями.

Поднявшись на второй этаж, Умид зашел в приемную директора. Худенькая стройная девушка, печатавшая на машинке, ласково улыбнулась в ответ на его приветствие и, сказав, что к директору только что зашли посетители, попросила немножко подождать. Умид подошел к стулу, стоявшему у раскрытого настежь окна, и сел. С улицы задувал ветерок. Умид вынул платок, отер потное лицо, шею. Он как бы между прочим заметил, что наступило время саратана и поэтому так жарко, а здесь, на лоне природы, значительно прохладнее, чем в городе, среди домов и улиц. Девушка из вежливости перестала на минутку стучать на машинке, выпятив нижнюю губу, резко дунула, отбросив локон с порозовевшего от духоты лба, и с интересом посмотрела на Умида. Ее взгляд на мгновенье задержался на папке, которую держал Умид в руках.