Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Однажды после окончания уроков Эркин подождал ее у выхода из школы и предложил проводить. Барчин не видела в этом ничего предосудительного, тем более что им было по пути. Они не спеша шли рядом. Рыхлый снег поскрипывал под ногами, снежинки, словно белые бабочки, кружились в воздухе. Барчин была в синем пальто с каракулевым воротником и черном цветастом платке, Эркин — в длинной шинели и шапке, на которой осталась отметина от звездочки. Но вскоре снег убелил их обоих и сделал похожими на Деда Мороза и Снегурочку. Эркин шел, размышляя о чем-то. Барчин чувствовала: собирается он что-то сказать, но не может решиться. Барчин заговорила с ним о школе, о новом методе преподавания русского языка в начальных классах, пожаловалась, что не хватает тетрадей и учебников, порой бедным ребятишкам приходится писать на обрывках газет. Потом говорили о делах на фронте, о последних передачах Совинформбюро. Барчин вспомнила брата — о том, как они вместе росли, ходили в школу и как Марат заступался, если ее обижали мальчишки…

Потом шли молча.

— Почему вы молчите? — спросила Барчин и улыбнулась. — Не думала, что вы такой молчун.

— Я вам хотел сказать…

Барчин подождала минуту и рассмеялась, потому что Эркин снова умолк.

— Ну, так говорите же!

Эркин остановился, взял ее руку в свои широкие ладони.

— Барчиной, я… люблю вас!

Барчин машинально отдернула руку, будто обожглась. На ее лице погасла улыбка, она опустила голову.

— Я люблю вас больше своей жизни. Сердце мое заполнено вами. Если не будет вас в нем, оно перестанет биться, — торопливо говорил Эркин, словно боялся, что Барчин его не выслушает до конца, сейчас вот повернется и убежит. — Извините, что я говорю так выспренне, но эти слова мне подсказаны сердцем…

— Не надо… — Барчин собиралась с мыслями. — Не надо, — произнесла она тихо. — Мне странно слышать это от вас… Я вас уважаю, Эркин-ака, как директора школы, как брата моей подруги, как своего друга, наконец. Но очень прошу вас — не говорите мне больше этого… Не сердитесь…

Она отступила на шаг, медленно повернулась и пошла к своему дому.

— Извините, Барчиной, — донесся до нее сдавленный голос Эркина.

В воздухе по-прежнему кружились снежинки. Растаяла вдали фигурка Барчин. А Эркин все стоял, глядя на следы, оставленные на ровном, чистом снегу.

Барчин сидела за столом и при тусклом свете керосиновой лампы писала конспект, готовясь к урокам. Она никак не могла сосредоточиться. Ее тревожило, что от Арслана давно не было писем. «Арсланджан! Если бы ты сейчас был рядом, я бы тебе сказала, что… люблю, люблю тебя. Да, это правда, дорогой мой. Я не забыла, милый, слова, данного тебе…»

Барчин отодвинула тетрадь, в которой писала план уроков на завтра, вырвала листок и начала торопливо строчить письмо.

Рассветало поздно. Барчин выходила из дому, когда было еще совсем темно. Пожалуй, она боялась бы идти пустынной в ранний час улицей, если бы не Каплан, каждый раз провожавший ее до самой школы. Он степенно вышагивал рядом, ни на шаг не отставая. У школы Барчин ласково трепала его за уши и исчезала. А Каплан переходил на другую сторону улицы, — словно чувствовал, что его боятся ребятишки, идущие в школу, — и сидел некоторое время неподвижно, уставившись на дверь, за которой скрылась Барчин. Потом трусцой бежал домой.

Барчин несколько дней не показывалась в учительской. Она испытывала неловкость перед Эркином. Они несколько раз неожиданно встретились в коридоре. Девушка краснела и, пролепетав еле слышно: «Здравствуйте», проходила мимо, низко наклонив голову.

Как-то Эркин Раззакович созвал педсовет. На нем разбирались важные вопросы. Директор сделал небольшой доклад о текущих делах. При этом он ни разу не взглянул на Барчин. Даже когда говорил непосредственно о классе Барчин, избегал ее взгляда. Если же девушка смотрела на него, внимательно слушая, он сбивался, краснел и начинал заикаться. Тогда Барчин открывала учебник по географии и делала вид, что читает.

Но проходили дни, Барчин начала забывать о происшедшем между ними разговоре, и постепенно к ней возвратилось спокойствие.

Однажды вечером домой к ней зашла Дильбар, и они пошли вдвоем в кино.

На обратном пути Дильбар взяла Барчин под руку и намеками дала понять, что знает об «осечке», постигшей брата при объяснении с нею.

— Я говорю ему: «Ака, оставьте мою подругу в покое, она еще и не думает о замужестве!» А он чуть не плача: «Сестра голубушка, скажите ей — если не суждено мне на ней жениться, всю жизнь я буду один!..» Вот так, подруженька! Сам не свой он стал в последнее время. И работу запустил. Только курит и курит целыми днями. И выглядит-то, как будто в нем хворь какая завелась…