Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Я постараюсь, чтобы вы во мне не разочаровались, аяджан.

— Давненько я все собиралась вас пригласить, да вот проклятая эта хворь дотянулась щупальцами до самого моего горла. Прежде думала, у меня там опухоль. Оказалось, ничего нет.

— Благо, если так. Значит, скоро выздоровеете.

— А нынче болит сердце, сынок. Наверно, ревматизм. Говорят, эта болезнь ест сердце, как волк ягненка. У меня бывают иногда такие боли… Мне кажется, что я умираю. Боюсь лежать, боюсь сидеть. Неподвижности боюсь. Хожу из комнаты в комнату, задыхаться начинаю. Хочется выбежать из дому на свежий воздух. Но и во дворе душно… В такие моменты я тут же зову к себе Жанну или нашу прислугу и крепко держусь за их руки… Боюсь умереть, Умиджан. Что станет тогда с моей единственной ненаглядной дочкой? — Сунбулхон-ая достала из-под подушек платочек и промокнула глаза. — Умереть сейчас, когда ваш домулла в таком почете, а дом наш — полная чаша… Что может быть бессмысленнее этого?..

— Аяджан, гоните вы прочь от себя эти мрачные мысли.

— Это можно сделать вид, чтобы не причинять беспокойства другим. А себя-то не обманешь… Я с вами откровенна, Умиджан, потому что считаю вас за сына.

— Я вам очень признателен…

— Я слышала, ваша покойная мать умерла, когда вы были еще малюткой. Бедняжка. Пусть пухом будет ей земля. Такова участь у нас, у матерей: растим, растим свой отросточек, а глядь — и уходить пора… Я постараюсь заменить вам мать, если не умру.

— Аяджан, я и так пользуюсь вашей добротой сверх меры. Я совсем не заслуживаю такого внимания.

— Если вы говорите искренне, то это еще раз свидетельствует о вашей скромности… Иной раз, когда бываю не в духе, начинаю попрекать вашего домуллу: «Когда я умру, кого вы приведете сюда, на все готовенькое? — спрашиваю. — Может, дождетесь кой-как годовщины моей смерти, а там и женитесь…» А он начинает ругаться: «Этого еще не хватало, говорит, чтобы на старости лет жениться. Ты повремени, не умирай, я и не женюсь. Присмотри-ка лучше достойного зятя, чтобы стоящим хозяином стал в доме, — говорит. — Я на пятнадцать лет старше тебя, и то не спешу в мир иной. Вот когда мне перевалит за девяносто, тогда своей рукой насыплешь земли в мою могилу. А там как знаешь — хочешь живи, хочешь помирай, не мое дело», — говорит. И у меня на душе-то легче вроде бы становится от этих его слов. «Если вам будет девяносто, мне еще только семьдесят пять исполнится. Еще молода буду, — говорю. — Была бы доброй бабушкой своим внучатам. Сейчас мне больше всего хочется увидеть счастье нашей доченьки, Джаннатхон. А до того умереть спокойно не смогу…»

Сунбулхон-ая снова поднесла к глазам платочек.

— Полно, аяджан. Вам нельзя расстраиваться.

И, словно бы послушавшись совета, Сунбулхон-ая посмотрела в приоткрытую дверь и покашляла. Это было сигналом для прислуги нести ужин, что сразу же и было исполнено. Наконец зашел и сам домулла, освежившийся под душем, причесанный.

Сунбулхон-ая, запрокинув голову, бросила в широко открытый рот две таблетки и запила чаем.

Домулла и Умид сели за стол друг против друга и принялись за еду. Сунбулхон-ая умилялась, глядя на них. Ее полное лицо расплылось в счастливой улыбке.

Вскоре пришла Жанна.

— Ага, вы уже в сборе! Ужинаете без меня? Вот сейчас я вам назло все подчищу на столе, ничегошеньки не оставлю! — сказала она с порога и убежала мыть руки.

Вернувшись в комнату, Жанна поцеловала мать, справилась о ее самочувствии. Узнав, что сердечного приступа не было, утешила:

— И не будет его у тебя, мамочка! Напрасно дожидаешься.

Налила чаю отцу и Умиду. Положила из общего блюда в свою тарелку чучвары. И все-то она делала ловко, красиво. И даже вилку держала в руках, отставив мизинчик. «Наверно, так модно», — подумалось Умиду. Попробовал тоже так пользоваться вилкой — не получилось, Жанна добавила ему еще чучвары.

Сунбулхон-ая смотрела на них и не могла нарадоваться. А домулла, стараясь в любых обстоятельствах сохранять степенность, хмурил брови. Опорожнив пиалу, он отодвинул от себя всю посуду, теперь уже ненужную, и извлек откуда-то газету. Шурша ею, бегло пробегая глазами по строчкам, начал свою политинформацию. Он каждый день по вечерам обстоятельно рассказывал жене о том, что напечатано в газетах. Это вошло в привычку. Домулла не любил, если его слушали невнимательно или перебивали. Поэтому Умид и Жанна тоже приумолкли.

Долго, очень долго пересказывал газету домулла.

Жанна зевнула, прикрыв рот ладошкой. Подождав, пока Умид доест свой кусок пирога и выпьет чай, она неуловимым движением бровей показала ему в сторону двери и тихонечко удалилась. Посидев для приличия несколько минут, Умид вышел за ней следом. Жанна поджидала его в затемненном конце коридора. Он сразу ее не заметил и вздрогнул, почувствовав на плечах ее руки. Она приникла к нему. Потом отпрянула и, схватив за руку, повлекла в ту комнату, где на стене висел, оскалясь, распятый тигр.