Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Вы?!

— Я.

— Сюда, ко мне? Случилось что-нибудь?

— Случилось.

— Садитесь же, ради бога.

Константин Аверьяныч приводит свой костюм в порядок. Делает это суетливо. Нервно хихикает, поправляет галстук.

— Отчего же не домой? А именно сюда?

— Здесь я посетитель. А там мать, родственница. Нам и поговорить не дадут. Уединишься — подозревать станут. А здесь хорошо. Посторонняя среди посторонних.

— В самом деле, я не учел.

Константин Аверьяныч старается говорить спокойно, прячет угодливую улыбку, бранит себя за мягкохарактерность, но, значит, робко бранит, потому что угодливость вопреки его желанию выскальзывает на лицо, заставляет Константина Аверьяныча покашливать, кривиться в гримасе и опять же виновато улыбаться.

«Кто ж она мне по родственной линии? — путанно думает Константин Аверьяныч. — Сватья? Дочери — свекровь, а мне сватья». Кажется Константину Аверьянычу, что разговор этот надо бы оттянуть, приготовиться к нему. Вот он и вышагивает пританцовывая, и не говорит вроде, и говорит не останавливаясь:

— Значит, пришли. Сюрприз, значит. Инкогнито явились, экспромтом. Понятно. Логично. Логично!

А Вера Васильевна, смущенная его волнением, сжалась в кресле, не ждет от разговора ничего хорошего. Жалеет, что пришла сюда, что не предупредила, не позвонила опять же. Не получится разговор. И хотя все уверяли Веру Васильевну, что сват — человек мягкий, уступчивый, она его боялась. Не доверяла она людям бородатым. А когда увидела трость, с которой Константин Аверьяныч ходил на работу, Вера Васильевна задним числом пожалела сына, отвыкшего от строгостей и окриков. А то, что человек бородатый, да еще с тростью, кричит непременно и тычет этой суковатой палкой, Вера Васильевна не сомневалась.

Однако время шло, и томительное молчание было уже сверх сил.

— Я не стану ругать вашу дочь и хвалить своего сына не стану. Мне невестка по душе.

Константин Аверьяныч умильно сложил руки:

— Ваш купец, наш товар. Мы на купца не в обиде.

— Вот и хорошо. Вот и слава богу. Чего им тогда не жить?

Проректор бессильно развел руками. Он не мог высказать Вере Васильевне своих опасений. И сейчас нервничал. Не знал истинной причины ее прихода. Ерзал в кресле, все ждал того главного вопроса. Готов был в любую минуту нарушить внешнее миролюбие и защитить свое «я».

— Дети им нужны. Дети, — убежденно сказала Вера Васильевна. — Чего они тянут?

Вера Васильевна пытливо посмотрела на проректора. Увидела выставленные вперед руки, ей стало смешно.

— Нет-нет. Надя здоровая девочка. — Константин Аверьяныч покраснел, однако быстро справился со своим волнением. — Нынешняя молодежь эгоистична. Не желает себя обременять.

— Значит, Ада вам ничего не сказала?

— Мне? Нет. Ну вот, — разволновался Константин Аверьяныч. — Родному отцу ни слова, а свекрови нажаловались. Вы, собственно, о чем?

— Ада сделала аборт.

— Ада?! — Какая-то сила подтолкнула Константина Аверьяныча, и он так и застыл, не разгибаясь, устремленный вперед. — Вы уверены?

— К сожалению, да. Она лежит у меня дома.

— Как это случилось?

— Что именно?

— Ну-у… — Лицо Константина Аверьяныча выражало смятение и страх.

— Собственно, этот вопрос привел меня к вам. Ада не желает ни с кем говорить. Я даже не знаю, кто и где делал операцию.

— Вы… вы х-хотите сказать…

— А!.. — Вера Васильевна прикрыла глаза, губы дернулись. Сил хватило лишь на судорогу. Углы губ обмякли. — Ничего я не хочу сказать. Зачем? Кто мне объяснит, зачем она это сделала?

Смысл сказанного доходил медленно, и, будто получив подтверждение, Константин Аверьяныч стал осторожно опускаться в кресло.

— Моя дочь, моя дочь… — он заговорил, но уже знал наверное: правды сказать не сможет. Прямо сейчас он поедет и разыщет старшую дочь. Прямо сейчас.

— Вы не слушаете меня?

— Иннокентий знает?

— Я полагаю, на подобный вопрос… — голос Веры Васильевны задрожал. — Что происходит в вашем доме?

— Я… Мне ничего не известно.

— Ну хоть чей это ребенок, вы знаете?

— Вы с ума сошли! Как можно? Кто вам дал право?

Дерзости Веры Васильевны хватило лишь на миг:

— Простите меня, простите.

Константин Аверьяныч встал:

— Я могу ее увидеть?

— Нет-нет, только не сейчас. Я ей дала слово. Никто не узнает. Никто.

— Понимаю. Спасибо вам.

Вера Васильевна не ответила.

— Мне пора. Она может проснуться. Я побегу.

— Да…

Он не подал, протянул ей плащ. Пальцы не слушались.