Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Орфей чувствовал, как начинает уступать, и ахаю-шее «да-а-вай», минуя мозг гулкими, болезненными ударами, отдается в сердце.

Его обходили, но он ничего уже не мог сделать. Человек понял, что проиграл заезд. Удар хлыста не оставил ощутимой боли.

Тренер, наблюдавший за заездом с высоты совершенно пустой трибуны, сосредоточенно покусывал обветренные губы и делал какие-то пометки на обложке потрепанного блокнота. Шесть раз приглушенно ухнул колокол. Участники переходили на шаг… Тренер был недоволен.

Он еще долго смотрел сквозь взлохмаченную пыль, как спешились всадники, мельком глянул в записи и стал думать о Грише Сухомлинове, который в заезде не участвовал по причине, для всех неизвестной… А еще он думал о Рамисе Токаеве и его лошади по кличке Орфей. И хотя ясно даже ребенку — Рамис лошади не понял, он, тренер, снимет Орфея с соревнования, рисковать не в его правилах. Да и наездников менять не годится — тот же риск. Вон Токаева посадили, а что получилось?

Тренер глубоко вздохнул и уже спокойно посмотрел на закат. «Странно, — подумал тренер. — Я не заметил, как прошел день». А еще он подумал, что Токаев неплохой наездник, но ему нужна своя лошадь. Он тщеславен и завистлив. «Что ж, — вздохнул тренер, — каждый по-своему идет к цели». Важен результат. Токаев не понял лошади. Новичку можно простить. Токаев — профессионал. Токаеву прощать нельзя. Он снимет Токаева с соревнований.

Закат обещал добрую погоду. Лошадям дают остыть и затем не спеша разводят по своим местам.

Орфей долго не мог уснуть. Разные звуки окружали его: он слышал дыхание соседа, перестук копыт, храп конюха. Он даже слышал кота Фурю, кот бесшумно крадется по проходу, надеясь на удачливую охоту. Ночь, сон. Звуки.

Когда его заводили в конюшню, тренер ласково похлопал по шее и уже вдогонку бросил:

— Ну… ну… Орфей, негоже отчаиваться. Ты здесь ни при чем.

Он и сам знал, что ни при чем. Разве это поможет? Горькая обида есть, и она останется.

Утром лошадей чистили, готовили к соревнованию. По ошибке зашли к нему. Кто-то обронил: «Не надо». Так, не начав, и бросили… Кругом сновали озабоченные люди, где-то гудели машины, лошади волновались, топтались в тесных денниках, вскидывали точеные головы, кивали ими, словно выражали согласие с возбуждением, которое передалось лошадям от людей.

Память всегда удивляла его. Стоило ему остаться одному, как обязательно из прошлого всплывало такое же одиночество, пережитое им год, два, а может быть, лет пять назад. Одиночество не становилось от этого радостнее, лишь усиливалось чувство тоски, страха.

Орфей остановился. Дождливый сумрак, утративший всякие звуки и цвет, висел перед глазами. Головокружение скоро прошло. Он ничего не видел, догадывался, что стоит на дороге. Сырой воздух прилипал к глазам, мешал смотреть вперед. И хотя двигался он скорее неосознанно — заставлял холод, он тем не менее шел, понимал — в этом его спасение.

— Сегодня мы проводим семейный воскресник, — говорит папа.

Идея не ахти какая, но поддержать придется.

Ада все утро порывается мне что-то сказать, видимо, скажет наконец.

Я досадую, натыкаюсь на вопрошающий взгляд, пробую заговорить первым:

— Ты о чем?

Ей вроде скучно думать и говорить скучно.

— Ты хочешь мне что-то сказать?

— Показалось, — кивает Ада безразлично и уходит на кухню.

День отменный. На лужах паутина. Первый лед.

— Это даже хорошо, — торжествует папа, трогает застывшую воду палкой. — Дорога подсохла, сможем подъехать к самой даче. Без лишних разговоров садимся в машину — едем.

В последний момент Ада отказалась: «Не поеду. У меня дела. Открытый урок и прочее, прочее, прочее».

И опять все с бухты-барахты. Вчера: «Едем, непременно едем. Будем жарить шашлыки». Сегодня: «Не едем, не с руки, открытый урок». Все выжидательно смотрят на меня. Что же ты стоишь? Объясни, мол, ты все-таки муж. Им хорошо, они сопутствуют, они сожалеючи осуждают. Молчаливое красноречие, оно у меня вот где сидит. А может, и в самом деле открытый урок? Это я сам себе кость бросил. Самоутешаюсь. А зачем?

Ее отказ — обычный каприз. Никаких сверхважных, сверхнеобходимых встреч у Ады не будет. И открытый урок — до него еще, слава богу, неделя целая.

Узнала, что едет сестра Лида, и вот результат. Теперь она ждет моего решения, истолковав события на свой лад: «Выбирай, я или она?»

Если откажусь, разладится вся поездка. Папа очень рассчитывает на мою помощь. Сестра Лида ни на что не рассчитывает. Ей все осточертело: Адины капризы, моя нерешительность, папин уступчивый характер. Она просто отвернулась и смотрит в окно.