Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Не холодно?

Я посмотрел на свои плечи, грудь и вдруг почувствовал неловкость. Так бывает, когда замечаешь, что тебя кто-то пристально разглядывает.

— Так нечестно, — сказала сестра Лида. — Я тоже разденусь. — Она подхватила лопату и куда-то ушла.

Минуты три спустя я услышал ее голос:

— Кеша, помоги мне!..

Я растерянно осмотрелся кругом, понял, что один, нехотя пошел на голос. Меня не оставляло смутное предчувствие, будто сейчас что-то произойдет. Внутри сосущая пустота, как при стремительном падений. Здесь, в облетевших кустах сирени, было совсем холодно, я поежился. Лида стояла в ярко-синем цветастом платье, и по лицу блуждала какая-то непроясненная улыбка.

— Ну что же ты застыл? Не видишь — молния застряла!

Ноги налились непослушной тяжестью. Я с трудом сглотнул ставшую невероятно липкой слюну и сделал шаг вперед…

— Ну же… мне холодно…

Я попытался унять дрожь в пальцах. Платье чуточку не сходилось, и его надо было натянуть, но у меня это не получалось.

Я старался не смотреть, но, словно нарочно, ее ноги, бедра, уходящая вперед грудь лезли мне в глаза… Платье было из какой-то скользкой ткани, застежка все время застревала. Неожиданно она закинула руки за спину.

— Э-эх… Пора бы научиться. Муж.

Все привела в порядок, стремительно повернулась и обняла меня своими мягкими, ласковыми руками. Я не почувствовал запаха помады, я только ощущал ее сладковатый язык меж своих губ.

«Я должен оттолкнуть ее, наговорить дерзостей. Нас могут увидеть». Все это пронеслось в моем мозгу с какой-то невероятной быстротой. Пронеслось и пропало, оставив мозг в непривычном состоянии усталой радости.

— Пусти меня, — я не узнал свой голос. Он был хрипловатым, сипящим. — Слышишь, пусти.

— Тебя никто не держит.

Я сделал шаг назад, старался не смотреть на нее. А она на этот же самый шаг подходила ко мне и тихо, будто только для себя, даже не говорила, а выдыхала слова:

— Вот и прекрасно, нельзя всю жизнь жить только предчувствиями. Сейчас ты побежишь. О… это будет неповторимое зрелище. Ну же, беги… Только ведь от себя не убежишь, миленький.

— Ни от кого я не бегу. Чего ты придумала?

— Дети, обедать!

— Бежишь. Подай мне куртку. Мы с тобой дети, нас зовут.

Наверное, я не права, наверное. Ничего с собой поделать не могу.

Все уехали, а я осталась, почему?

Ада вытягивает ноги перед собой, разглядывает туфли. Туфли купил Кеша. Грех жаловаться, у Кеши отменный вкус. Замшевые туфли — ее мечта.

И все-таки почему? Думала, Кеша уступит, откажется от поездки. Не отказался. Не понял или не захотел понять? У Кеши на все однозначный ответ: капризы, блажь. Он не говорит, но я знаю — он так думает. А я не могу перебороть себя. Мне нужно подтверждение любви, его любви. Нужно. Не слышит: «Ты требуешь подтверждения, значит, есть сомнения. Расскажи мне о них». Рассказать? О чем я могу ему рассказать? О сестре Лиде?

Возденет руки — возмущен, обижен:

«Подозрения, домыслы! Можно сойти с ума!»

А я возражу — не давай повода для домыслов.

Сядет покаянно — увял.

«Что я должен сделать?»

«Быть как все. Почему она тебя выделяет среди других?»

«Других здесь нет. Я и папа».

«У нее есть своя квартира. С какой стати она торчит здесь?»

«Отец избалован вниманием. Ты говорила сама».

«Говорила. Я только и слышу: купила Кеше рубашки, купила носки, видела отменные запонки. Зачем она это говорит?»

«Не знаю. Наверное, ей скучно. Она должна о ком-то заботиться».

«И тебя это не удивляет?»

«Нет. Мне хорошо. У меня есть рубашки». — И засмеется уверенно и беззаботно.

Ада останавливается у зеркала, вглядывается в себя. Мешки под глазами. Оттягивает веко, открывает рот. Ей не нравится складка у губ.

— Будет ребенок, — шепчет Ада. — Ну конечно же будет ребенок.

Ближе к зеркалу, ближе. В самой глубине комнаты, почти в дверях, стоит сестра Лида. Провела по стеклу рукой. Стоит.

«Ты меня звала?»

«Нет, а впрочем, да. Заходи».

У Лиды в зубах шпильки, она закалывает волосы.

«Что-нибудь срочное?»

«Нет».

«Тогда отложим до вечера. Я тороплюсь».

«Значит, вечером ты опять придешь?»

«Я кому-то мешаю?»

«Мешаешь!»

«Кому же?»

Ада закрыла глаза, открыла их. В зеркале отразилась пустая комната, вещи разбросаны где попало.

— Не то, не о том, — бормочет Ада.

Как утомительна быстрая ходьба по комнате! Две крошечные фразы. Семь слов очевидности, и более ни звука. Он уже не сможет сказать: «Я тебя не так понял». Он уже не сможет спросить: «Что ты имеешь в виду?» Ибо понять иначе, придать иной смысл, помимо главного и единственного, невозможно.