Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

«Милая Ада, зачем же все так усложнять? — думаю я. — Мне надо ехать. Вечером ты сделаешь мне выговор, скажешь, что я выставил тебя на посмешище. Этого тебе покажется мало, и ты добавишь: «Ты меня предал, оставил одну». А я с завидным упорством буду разубеждать тебя, что виной всему глупая мнительность, что нечего капризничать по пустякам».

— Едем, — говорю я.

Папа облегченно вздыхает, перестает раздраженно теребить бороду.

— Может быть, все-таки надумаешь? — говорит папа, уже ни на что не надеясь, говорит просто так, из желания сгладить общую неловкость.

— Нет, нет! — отрезала Ада. — Ты же знаешь, у Анатолия Васильевича трудный характер.

Папа разводит руками: насчет характера Анатолия Васильевича он не волен. Директор школы — свои принципы.

Мы едем. Ада остается.

Я люблю осень. Желтое холодное солнце висит прямо перед глазами. Часам к двенадцати станет теплее, а сейчас воздух обжигает щеки, и даже руки синеют от ветра. Сестра Лида уткнулась в теплый платок, пробует задремать.

Вспоминаю недавний разговор. На Аду это похоже. Главное — ошарашить. Собралась ехать за грибами, зовет меня. Ее раздражает мое недоумение. Я неповоротлив, меня не расшевелить. А я и не сказал ничего. Конец октября, поздно, наверное. Вот и сейчас смотрю на блестки льда в лужах, асфальт, высушенный холодом. Почти предзимье, какие могут быть грибы. Дорога жесткая, будто ее рубили топором. Машину подбрасывает, мороз прихватил грязь, и она затвердела бороздами вдоль и поперек дороги.

Солнце пригревает все сильнее. Отличная погода берет свое. Очень скоро забываем про досадный разлад и по очереди восхищаемся лесом, лугом, рекой — над ней качается пар. Озябшие кусты ивняка издалека так похожи на белые шары, которые вот-вот скатятся в воду.

У самой дачи я нахожу белый гриб, это приводит всех в восторг, и, уже не стесняясь, мы начинаем жалеть Аду, она заядлый грибник, и вообще упустить такую возможность может только сумасшедший.

К часу дня приезжает Василий Гудин — папин друг, большой дока в вопросах купли и продажи земельных участков, строительства дач.

Папа показывает Гудину мой проект. Гудин разглядывает чертежи, понимающе хмыкает, называет цифру. Папа говорит, что таких денег у него нет и вообще плотничать он любит сам, а это кое-что значит. Гудин тут же сообщает, что не узнает профессора, однако настаивать не будет. Строительные материалы на вес золота, ему, Гудину, покупателя искать не придется. Папа говорит, что ему надо посоветоваться, он и за этот сарай (не без участия Гудина) уже заплатил достаточно.

— Зато участок какой! — запальчиво возразил Гудин.

В разговор вмешивается сестра Лида, говорит, что папино слово последнее. И больше они не прибавят ни рубля. Папа смущается, извиняется за сестру Лиду:

— Поймите, голубчик, коллектив…

Сразу становится ясным, кто здесь кто. И не понять Гудину: «Не должно быть женщины. Подослал кто-то, перехитрил».

Разбитной Гудин понятливо кивает. Говорит недовольно: «Настоящие дела так не решаются». А еще Гудин говорит, что молодые жены сущая напасть. Куда подевалась папина интеллигентность? Он по-петушиному подскакивает к Гудину и, тыча ему в нос своей лопатистой бородой, кричит:

— Оставьте свои сальные шуточки! Это моя дочь! Как в немом фильме без звука — бежит Гудин. Папа не бежит, идет крупными шагами, почти догоняет Гудина. И хлестко, наотмашь:

— Шарлатан! Спекулянт!

А сзади сестра Лида, а еще дальше — я.

Сделка провалилась.

Я кончил чинить забор и сейчас подгребал к уже насыпанным кучам остатки неубранных листьев. Кучи дымились, тлели без огня. Дым сворачивался в серый жгут, задевал кроны елей, сосен, путался в них, расслаивался и потом еще долго висел в воздухе неподвижной паутиной.

До меня долетали обрывки фраз. С какой-то обидной досадой я вдруг понял, что совсем не знаю эту семью.

Уже больше года живем вместе, пора привыкнуть. Да что привыкнуть, знать многое пора!

К середине дня потеплело. Возможно, тому виной была работа. Сначала я снял куртку, однако прохладней не стало. Я разделся до пояса. Тело уже отвыкло от солнечных лучей, ветер приятно холодил кожу. Я настроился было рыть ямы, куда собирался убрать несгоревшие листья. Спор за моей спиной кончился. О чем-то еще говорил папа, но ему уже никто не возражал. Было слышно, как потрескивала в огне пересохшая трава.

— Устал? — Я не заметил, как она подошла ко мне.

— Наоборот, хочется работать.

Яма была уже мне по пояс. Я выбрасывал землю и каждый раз успевал заглянуть в лицо сестры Лиды. Оно было грустным и сосредоточенным.