Пока я исподтишка разглядываю свою собственную дочь, мозг лихорадочно придумывает правдоподобные объяснения, неправдоподобные.
Ты уезжаешь в командировку. Срочное задание. Утром ты еще ничего не знал. Сейчас ты на работе, подбираешь необходимые материалы. Господи, где силы взять, чтоб единым махом…
Мы плохо знаем своих детей. Они знают лучше.
— Мам, он совсем уходит от нас, да?
Моя многоступенчатая ложь рухнула разом. Упасть на колени, привлечь ее к себе. Спрятать, защитить от жестоких мыслей, захлебнуться в собственных словах, но обязательно, непременно оправдать себя перед ней. Объяснить, что все не так просто. И добрая ложь лучше злой правды.
И голос не мой, и слова не мои.
— Что ты там фантазируешь? Папа едет в командировку.
Ноги деревенеют, и не надо вроде бы, а я захожу на цыпочках в ее комнату, гашу свет. Меня преследует ее шепот:
— Мам, вы не будете больше ссориться?
— Не будем. Спи.
Придуманный покой разнесло вдребезги.
Хлопнула входная дверь. Это вернулся ты. В одной рубашечке она вылетела тебе навстречу, повисла на шее, целует, шепчет исступленно:
— Ты уезжаешь в командировку? Я уже все знаю. Срочный заказ. Утром ты еще ничего не знал. Поездка трудная, там уйма работы. Месяц, наверное, а может, и больше.
Ты ошеломлен этой ложью, обрадован ей, сжимаешь хрупкое тельце, бормочешь невпопад:
— Да, да, обычная командировка. Хотел отказаться, но н-не… смог. Работа, знаешь ли… С-срочная работа.
— Я так ждала тебя, папочка, так ждала. Боялась, ты со мной не простишься. Не захочешь меня будить.
— Все хорошо, Анюта. Я привезу тебе мохнатую шапку с длинными-предлинными ушами.
— Папка, папочка мой.
* * *
Кирилл сидит не шелохнувшись. Стоит больших сил разжать зубы, заставить себя говорить.
— Непостижимо… Я плел что-то про Ленинград. Откуда мне было знать, какие еще поезда идут ночью. Я так и сказал: сначала день-два в Ленинграде, а уже затем дальше, в Сибирь.
Грянул оркестр. Кирилл перегнулся через стол, их лица оказались рядом.
— Ты мне ничего не сказала, не остановила, не показала виду. Это…
— Нет. — Она неумело вытягивает из пачки сигарету… — Дай огня. — Неумело закуривает, давится дымом. Начинает кашлять, слезы выступают на глазах. — Сказать раньше я не могла. Аннушка опередила меня. Сказать при ней… Это было выше моих сил. Она заслонила тебя своей любовью, понимаешь. Ты так и остался в ее сознании чистым, светлым. Лгала она, ты лишь повторял ее ложь. Скажи я хоть слово в тот миг, она бы возненавидела меня.
Он решительно встал, задвинул свой стул.
— Я умею танцевать только танго.
Она послушно протянула руки.
— Что делать? Будем танцевать танго.
— О чем ты думаешь?
— Вспоминаю, как мы ссорились.
— Удивительно, мы думаем об одном и том же.
— Это не жизнь, кричал ты. Плюнуть на все и уйти — твое присутствие не исключает моего одиночества. Ты слышишь — я одинок.
— Я так не говорил.
— Говорил, не спорь.
— Не спорю. Твой ответ был не более оригинален: «Можешь выкатываться, тебя никто не держит».
— Это ты придумал — я гораздо добрее.
— Мой характер был притчей во языцех. Нетерпимый, властный, жестокий, калитный. Как преподаватель литературы, ты не щадила синонимов.
— Калитный? — Она скорчила гримасу. — Изыск, я так не говорила.
— Я стервенел: «Поищи себе другого мужа…»
— Очень остроумно.
— Слова примелькались, стали нормой общения.
Она почувствовала на себе настойчивый взгляд. Поискала глазами, кто бы мог на нее так смотреть. Все захлопали, требуя повторения танца. Среди уходящих она заметила физика из их школы Ванечку Изосимова. Ей стало смешно. Значит, она не ошиблась. Ванечка наблюдал за ней.
— Кто это?
— Наш физик. Ван Ваныч Изосимов.
— Тебя что-то стесняет?
— Меня?
Она слегка запрокинула голову. Подбородок, нервные ноздри и губы припухлые, сухие.
— Ко всему привыкаешь. К словам тоже. Никто не воспринимал их как угрозу.
Он согласно наклонил голову.
— Похоже на бренчание жестяными крыльями. Как уличный шум, со временем его перестаешь замечать.
— Как уличный шум, — повторила она. — Однажды они были связаны с другой интонацией.
— Кем?
— Не помню. Притупился слух. Потом опять эта злосчастная Сибирь, сборы впопыхах.
— И телефонный разговор. Я звонил из Красноярска.
— И как всегда, среди ночи.
— Большая разница во времени. Трудно угадать.
— Слышимость была отвратной. Бездна поручений. Передай Брагину, разыщи Мерзлого. Позвони Ливеровскому. А в конце скороговоркой «целую».
Читать дальше