Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

В молодости я имел несчастье водить компанию с одним человеком. Никогда не знаешь, где тебя подстережет судьба-злодейка. Собственно, это я сейчас говорю: несчастье, судьба-злодейка, а тогда ничего подобного у меня и в мыслях быть не могло. Очень уж он казался незащищенным, неприспособленным к жизни. Никогда я не видел более безмятежных голубых глаз. Глаза-шарики, будто кто буравчиком просверлил луночки и теперь в них плещется морозной чистоты синева. Глянешь в эти глаза и думаешь: экая светлынь, добр он и от доброты чрезмерной страдает. Звали моего друга Володечкой. Не Владимиром, не Володей и даже не Вовой. А вот так ласкательно через сю-сю, Володечка. Он не обижался. Его даже на производственных совещаниях называли так: Володечка. Не подумайте, что Володечка примитив. Дело свое он знал, был терпелив, не умел пререкаться. Последнее качество Володечку выгодно отличало от нас, он безропотно шел на любые совещания, научился стенографировать и очень скоро стал человеком незаменимым.

И лишь в одном Володечке не было удачи — не складывалась личная жизнь. Трижды Володечка женился и трижды…

По этому поводу ходило множество пристойных и непристойных слухов. Жены с редким единодушием бросали Володечку. Первая сбежала с офицером-летчиком, вторая — с капитаном дальнего плавания. Третья воспользовалась его отъездом в командировку, завербовалась и уехала на Север. Пожалуйте, здоров как бык, этакий русоволосый, голубоглазый Иванушка-дурачок. Свои житейские неприятности Володечка переживал зримо. Ему сочувствовали, его жалели.

Был даже какой-то неписаный ритуал: Володечку начали жалеть. Сделает он какой промах, с другого бы голову сняли, а Володечку лишь пожурят слегка и непременно добавят: «Будет. Уж больно жизнь у него нескладная, можно понять».

И его понимали, старались понять.

Володечка был прост, в общении доступен и в выражении своих эмоций раскрепощен необычайно. С ним легко заговаривали, переходили на «ты», изливали душу и поверяли столь доверительные подробности своей жизни, в каких самому себе признаешься достаточно редко. У него был особый дар. Володечка умел слушать, терпеливо с неослабным вниманием, не ссылаясь на дела, которые конечно же были.

Но вот другие суетились, куда-то спешили, а он нет, он слушал. Внезапно я сделал для себя открытие: Володечка самый информированный в институте человек. У него появились свои увлечения. Володечка пробовал писать, никогда не показывал своих сочинений, отмахивался: дескать, несерьезно, для души. Неожиданно Володечку заметили. Мы были рады, посчитав выдвижение Володечки олицетворением той высшей справедливости, которая непременно же должна быть, вроде как замечен Володечка, зачлись его страдания.

Очень скоро Володечка сделал следующий шаг по административной лестнице, спустя месяц еще один, затем еще. Стали говорить о какой-то руке, якобы рванувшей нашего Володечку. Он скоро сравнялся с нами, пошел дальше, стал занимать должности, никак не соответствующие его деловым качествам. Можно было подумать, что все разом ослепли и спутали Володечку с кем-то другим, а неудачника, рассеянного губошлепа не существовало и в помине.

Как получилось, я точно не помню. Мы оказались в совместной командировке, поселились в одном номере. Рассудили здраво: чем две раздельные кельи, лучше один совместный люкс.

Володечка возглавлял комиссию, я входил в ее состав на правах консультанта. Всему виной оказался мой чемодан. По чистой случайности Володечка купил точно такой же. И то ли впопыхах, а может, не придав этому значения, свой личный дневник положил в чужой чемодан.

Я не оправдываю себя. Я оказался слабым человеком. В конце концов, можно было прочесть две-три странички, как-никак дневник лежал в моем чемодане, нетрудно было понять, чей это дневник, и отмахнуться, забыть случившееся. Ничего подобного я не сделал, я счел себя уязвленным и перечитал дневник с пристрастием от корки до корки. Называя обтрепанную конторскую книгу дневником, я допускаю неточность. Я перелистывал алфавитный свод человеческих пороков, бед, несчастий. Помните, у Островского Глумов ведет свой дневник: «Что-то я хотел добавить? Да, расход записать. Две табакерки приживалкам». Здесь было нечто подобное. Где встречался, с кем встречался, что услышал. Далее следовали сжатые выводы, как наилучшим образом употребить новую информацию. Читаю: «Климов ревнив, считает, что жена изменяет ему. Не стал разуверять. Лидочка говорила мне сама, Егор Васильич несносен, замучил подозрениями». На этой же странице двумя строчками ниже: «Встретил Лидочку Климову с Реутовым… Реутов не подал виду, Лидочка смутилась. Нехорошо! Заместитель директора такого института. Маленькое письмецо с рассказом о подозрениях Климова ему не повредит. Мне, впрочем, тоже».