Семён Шуртаков - Одолень-трава

Документальная достоверность… Так ли уж хороша она? И такая ли она близкая родня достоверности художественной?

Вспомнилось, как при поступлении один из членов приемной комиссии, маститый художник, отвел его в сторонку и сказал: «Я проголосовал за прием вас в институт, но хотел бы предостеречь от одного распространенного заблуждения. Кое-кем реализм понимается упрощенно, как более-менее точное следование натуре. И при этом забывается, что явление, перенесенное целиком из жизни в произведение искусства, теряет истинность действительности и не становится художественной правдой… Это не мои слова, это сказал большой русский писатель еще более ста лет назад. Полагаю, что они не устарели и по сей день…»

Дементий запомнил эти слова, хотя тогда они и показались не имеющими прямого отношения к нему лично. Просто маститый художник предостерег его на будущее. Теперь же он понимал, что нет, не просто так маэстро предостерегал его от этой самой документальной достоверности. Что может быть достовернее фотографии? Значит, картина должна быть не документально, а художественно достоверной, художественно правдивой…

Он попытался переписать, заново переосмыслить некоторые вещи из ангарского цикла. Однако, несмотря на все его старания, ничего из этого не получилось. Утрачивая прелесть натуры, картины мало что приобретали взамен. И тогда Дементий понял, что так, как писал до поступления в институт, он уже не может и не хочет, что это для него уже пройденный этап. А как писать по-другому — пока еще не знает и не умеет. Видно, придется подождать…

Он закинул этюдник подальше с глаз, на антресоли, картины и наброски сложил в диванный поддон. Будем набираться ума, будем, не отвлекаясь, грызть гранит науки!

Дементий выработал для себя железный распорядок и неуклонно следовал ему. В обычные дни — институт, библиотека. В выходные — выставки, музеи, в первую очередь — Третьяковка. Кино? Не чаще чем один-два раза в месяц. Театр и того реже — разве что когда Маша достанет билеты на что-то стоящее… Он словно бы вознамерился за предстоящие полгода наверстать упущенное за последние пять или сколько там лет.

Домой он приходил поздно. И Нина Васильевна, привыкшая всю жизнь о ком-то заботиться, кого-то опекать, частенько выговаривала ему: можно ли с утра до темной ночи впроголодь, на сухомятке?! Он уверял, что обедает или в институтском буфете, или в закусочных, на что Нина Васильевна горестно качала головой: в буфетах обедают только те, кто хочет непременно нажить язву желудка… Николай Сергеевич тоже был заботлив и внимателен к нему, Дементий даже испытывал некоторую неловкость от этого постоянного внимания к себе. Он понимал, что занял в этом доме опустевшее место сына. Но можно ли родителям заменить родного сына?!

После гибели Вадима он почувствовал себя словно бы старше, на многое в жизни стал глядеть другими, как бы более взрослыми глазами. Погиб хороший парень, погиб ни за что ни про что. И только ли слепая случайность была тому причиной?.. Жаль, они не успели познакомиться поближе, не успели подружиться. Время от времени натыкаясь на какие-то оставшиеся после Вадима мелочи — детский рисунок, книгу с его пометками или торопливую запись какой то мысли на полях тетради, Дементий тепло и подолгу думал о Вадиме, пытался представить образ его жизни, его вкусы и увлечения. И в такие минуты ему казалось, что их взгляды на многое были бы очень близкими, что они обязательно стали бы хорошими друзьями. А это так много — иметь друга! Вот уже сколько он живет в Москве, а друга у него пока еще нет. Разве что Маша, но это — другое дело…

То ли потому, что они лучше узнали друг друга, то ли Дементий, как и обещал, немного поумнел, но с Машей после резких перепадов первоначального знакомства установились более ровные отношения. Скорее-то всего дело было в Маше — она умела возникавшие между ними сучки и задоринки сразу же сострагивать, сглаживать. И получалось это у нее как-то легко и просто.

На выставках и в музеях он бывал вместе с Машей, а в библиотеку предпочитал ходить один. Близкое присутствие Маши отвлекало, мешало сосредоточиться. Разве бы он успел за какой-то месяц прочитать все двенадцать томов «Истории» Карамзина, если бы Маша была рядом?! Тогда бы ему постоянно хотелось делиться обуревавшими его при чтении мыслями и чувствами, проверять, в чем они совпадают у них с Машей, а в чем расходятся… Давалось ему это добровольное самоограничение нелегко, но он считал, что игра стоит свеч.