Мария Прилежаева - Три недели покоя

Он её обнял.

— А вон нас встречают, громко, на весь пароход, сказал Пётр Афанасьевич, — вон, видите, Елизавета Юрьевна, глядите, встречают! — И замахал шляпой, крича: — Кондратий Прокофьевич, папаша крёстный, Кондратий Прокофьевич! Ну, Лизавета Юрьевна, красавица Лизанька моя, — сжимая ей локоть, шёпотом, щекоча ухо усами, — королевна недоступная…

Четырёхместный лакированный экипаж, запряжённый парой вороных сытых коней, был подан за ними; кучер сидел на козлах в красной рубахе и плисовых штанах, наряженный, будто на представление в театре, а Лизу Кондратий Прокофьевич, крепкий старик лет шестидесяти, с квадратной бородой и жёлтыми ястребиными глазами, усадил возле себя на заднем сиденье, подсунув под спину подушку.

— Знакомы будем крестница, богом данная. С личика ничего, подходяще.

Оглядел с головы до ног, расправил на две стороны бороду и снисходительно:

— Щуплая больно. Мода, что ли, такая?

Пётр Афанасьевич, немного сконфуженный его грубой прямотой, начал было о чём-то деловом, но старик оборвал:

— Помолчи. Про дела будем, пообедавши, дома. Дело не волк, в лес не убежит. Выискал себе игрушечку, а? Мы, бывало, брали в жены чтоб поздоровше, барствовать-то не с чего было, ни с чего начинали. А то ещё лучше, чтоб в кубышке у невесты для первого оборота маленько велось. Не до игрушечек было, как в кармане ветер свистел.

— Течение жизни, прогресс, — заметил Пётр Афанасьевич.

— Это, что ли, прогресс-то? — Старик ткнул пальцем на его фиолетовый галстук.

— Приходится, дело требует, — вежливо возразил Пётр Афанасьевич, с тайным смешком поглядывая на его долгополый старомодный сюртук.

— Тянись, поспевай, — ухмыльнулся старик. И Лизе: — Ты, кралечка, не робей; привезли тебя в дом, на всю Уфу почитаемый, выдадим замуж честь по чести, прогремим со свадьбой на всю губернию — знай наших, — ежели уж крестничек по сиротству своему поклонился, чтобы посажёными родителями быть. В обиду своих не дадим, мы за своих горой, наш род на том держится Эй, Гаврила, покажи удаль!

Гаврила на козлах гикнул, шевельнул вожжами, зазвенели о булыжник подковы, кони понесли экипаж и скоро подомчали к длинному, с множеством окон, изукрашенному слишком уж даже узорной и богатой резьбой деревянному дому. Распахнулась дверь на парадном крыльце, и, входя в сени, Лиза услышала быстрый топот, восклицания, смешки, ахи и увидела мелькающие за дверьми и над перилами лица.

— Не робей, кралечка, — сказал Кондратий Прокофьевич, — бабьё от любопытства с ума посходило. — Захлопал в ладоши: — Бабьё, эй, обед подавай!

Сразу с парохода их повели обедать в парадную столовую, с геранями, штофными занавесками, горкой, уставленной хрусталём и фарфором, и богато накрытым столом. От кушаний рябило в глазах. Заливные осетры и поросята, икра, грибы, маринады, кулебяки, расстегаи.

— Кушай, крестничек, — угощала хозяйка с тройным подбородком и пуговичным носиком, в шумящем платье, в браслетах и кольцах. — А вас уж не знаю, как называть.

— Лиза.

— Что же вы так невестой с женихом на пароходе и ехали, рядышком, что ли?

Тоже большая и толстая, с пуговичным, как у мамаши, носиком, с веснушками на белой коже, тоже в браслетах и кольцах, дочь, поднеся ко рту кружевной платок, давилась смехом.

— Рядышком ли, нет ли, дело не ваше, цыц! — оборвал Кондратий Прокофьевич.

— Больно уж против обычаю. Чтобы жених-то с невестой да до свадьбы — не унималась хозяйка.

— Коммерция подвернулась, в Звенижском Затоне механические мастерские проездом посмотреть интерес был, ну и решил, поплывём пароходом, — объяснил Пётр Афанасьевич. — Пароходишко-то нашей компании, тоже поглядеть надо было.

— Да ты не объясняй, все грехи свадьбой прикроешь, запрут языки-то, примолкнут, — успокоил Кондратий Прокофьевич.

Лиза сидела ни жива ни мертва. Где она? Что с ней? Сколько часов они просидят за столом? Кухарка всё вносит новые блюда. Хозяйка потчует, Пётр Афанасьевич ест, пьёт, все едят. У Кондратия Прокофьевича жирные губы, крошки в бороде.

— Кушайте. Или не по вкусу кушанья наши? — сказала хозяйка и поджала губы.

— Злятся, — усмехнулся Кондратий Прокофьевич. — А на что? На то злятся, — обратился он к Лизе, — своя невеста без места — зависть и точит, как ржа железо Александра, не плачь, набегут на приданое твоё женихи.

— Александре нашей года не вышли, не перестарок, плакать-то От неё не уйдёт — чай, не нищая, кого пожелает, того и выберем, — с достоинством возразила хозяйка.