Мария Прилежаева - Три недели покоя

— Шесть целковых давай, написано: шесть на артель, — сказал татарин.

Приказчик снова сорвал с головы картуз, шлёпнул себя по коленке, нахлобучил картуз, подпёр кулаками бока, плюнул, не зная, как ещё показать всю степень негодования.

Он ненавидел грузчиков за своё бессилие, за их упорство, за то, что они побеждали; он уже чувствовал: придётся ему уступать.

— Что за торговля? Чего не поладили?

С парохода сходил капитан. Грузный, плечистый, нахмуренный.

— Загодя ладить надо, поздно теперь.

Приказчик сам знал, что поздно, знал свою вину, что загодя не уломал старшого в артели — схитрить хотел, перед самой погрузкой выторговать в свой карман, да не вышло.

— Упёрлись на своём. Капитана постыдились бы, черти! Вон публика смотрит. Ребята, а ну, вставай за пятёрку, а ну, подымайсь!

Уже собиралась толпа вокруг происшествия, любопытные полукольцом окружили сидящих грузчиков и приказчика с капитаном. Лиза увидела в толпе Владимира Ильича. Значит, в Казани они не сошли. Лиза отчего-то обрадовалась. С удивлением читала она какой-то особенный интерес на лице Владимира Ильича. И сочувствие. Кому он сочувствует? Он стоял, откинув полы пиджака, спрятав руки в карманы; взгляд его, острый и внимательный, перебегал с одного на другого, обежал капитана.

— Никудышные людишки! Ты им лучше, а они тебе хуже, — жаловался приказчик, рассчитывая, не вмешается ли капитан своей властью.

— Сам виноват, по глупости своей смутьянство плодишь, — буркнул тот. — Мне через полчаса пароход отправлять, я из-за тебя расписание не стану ломать, улаживайся.

Круто повернувшись, капитан побежал по трапу на пароход, быстро и живо, несмотря на грузность. Казалось, он убегал.

«И капитан отказался», — поняла Лиза.

Она нашла взглядом в толпе Владимира Ильича и ясно прочитала на его лице торжество. Он торжествовал. Он был рад. Он сочувствовал грузчикам.

В глубине души Лиза тоже сочувствовала грузчикам, особенно тому, молодому, который равнодушно от неё отвернулся. Несмотря на дерзость, грузчик Лизе понравился своей независимостью. И капитан с бычьей шеей и лицом кирпичного цвета сейчас Лизе нравился больше, чем когда услужливо изгибался перед членом правления акционерного общества Петром Афанасьевичем.

— Пользуетесь, а? Пользуетесь? — тыча кулаком в сторону грузчиков, ярился приказчик. — Полиции захотели? Бунтуете? Малый, эй, малый, мчись за полицией! Э-эй, полиция! Я вас, дармоеды, под бунт подведу, я вас упеку.

Раздался первый удар колокола.

По крутой дороге с обрыва по направлению к пристани, кутаясь в облаке пыли, катила коляска. «Тпрруу!» — натянул кучер вожжи, лихо подкатив к причалу. Конь гнедой масти с подвязанным хвостом и подрезанной гривой стал, роняя комья ржавой пены с удил. Из коляски с лакированными крыльями соскочил Пётр Афанасьевич. Увидел Лизу на палубе, махнул перчаткой. На причале всё орал проклятья и ругань приказчик, все сидели молча окаменевшие грузчики.

— Подлый народишка! — входя через минуту к Лизе на палубу, говорил Пётр Афанасьевич, разодетый в чесучовый пиджак, красный галстук и светлые брюки, — франт, как всегда. — Бездельники, пользуются случаем сорвать с хозяина, а приказчик, видать, дурак, заварил кашу, а расхлёбывать не умеет, — гнать таких без жалости надо!

— Им не хочется задёшево работать, — полуспрашивая, сказала Лиза.

Он в недоумении на неё поглядел.

— Каждому своё. Не всем ездить в каютах первого класса.

Она покраснела. На что он намекает?

— Ну, ну, ну, сердитенькая моя, не к лицу вам думать о грузчиках. Как спалось, прынцесса моя, какие сны виделись?

Внизу на причале надрывался до сипоты голос приказчика:

— Последний раз спрашиваю: совесть есть у вас, окаянные, идолы? Нет совести, бессовестные. Коли так, леший с вами, уступаю. Клади в гроб живого, грузи за шесть.

Вмиг произошла перемена. Словно ветром подняло грузчиков. Все, как один, на ногах. Двое лежавших вскочили, будто не спали. «Подушки» на спины. Татарин что-то сказал, и не шагом, а рысью, бегом они кинулись на задний борт причала, где лежали мешки, и уже тащили на спинах. Бегом, бегом, бегом. Пригибаясь от тяжести, но молодо, споро.

— Как ловко работают! — невольно вырвалось у Лизы.

— Проучить бунтовщиков надо бы, волю взяли! — с жёсткой нотой сказал Пётр Афанасьевич. — А вас не должно это интересовать. Не дамское занятие.

Лиза не слышала раньше в его голосе такого холода, не замечала в глазах этого льда.